Сотрудники петербургского научно-информационного Центра НИЦ "Мемориал" судятся с УФСБ РФ по Петербургу и Ленинградской области по поводу предоставления копий архивных документов. Они обвиняют УФСБ в нарушении своих прав на получение информации. Суд в первой инстанции в удовлетворении иска уже отказал, 23 октября правозащитники это решение обжаловали во второй инстанции.
– Еще два года назад мы могли приходить в архив и хоть что-то копировать, то теперь мы этого не можем. Для родственников репрессированных ситуация тоже не улучшается, но им все-таки разрешают делать копии, а исследователям и активистам – нет, – рассказывает сотрудница "Мемориала" Евгения Кулакова.
– Так же как и тем родственникам, у которых утеряны документы, подтверждающие родство. Сейчас это правнуки, которым нужно восстановить всю цепочку свидетельств о рождении и смерти, а это не всегда возможно.
В основе иска лежат конкретные истории трех репрессированных людей, в память о которых жители Петербурга хотели установить таблички Последнего адреса.
– ФСБ позволила нам ознакомиться с их архивно-следственными делами, но отказалась сделать копии, сославшись на Закон о реабилитации, который, по их мнению, гарантирует право копирования только родственникам. Остальные могут лишь ознакомиться с делами – переписывать можно, фотографировать – нет. Так вот, один из трех репрессированных – Адам Францевич Сорочинский. Установить ему памятную табличку на доме, где он жил, хочет его правнучка, но у нее нет возможности доказать свое родство – в этой семье очень сложно с документами, люди несколько раз меняли фамилии и даже отчества, все очень запутанно. Посетить архив ФСБ она тоже не может, и мы решили ей помочь, – говорит Кулакова.
Адам Францевич – поляк, родился в Польше в 1895 году, жил в Ленинграде, работал на заводе "Адмиралтейские верфи", раньше называвшемся заводом имени Марти. А еще до 1921 года он служил на Красном флоте, и это ему припомнили. В обвинительном заключении сказано, что якобы его завербовал некий террорист, шпион и диверсант, и с тех пор он принадлежал к Польской организации войсковой, шпионил в пользу Польши, готовил диверсии и покушения. По делу проходило несколько сотрудников завода – якобы они в случае войны с Польшей готовились вывести из строя корабли. Он был осужден и расстрелян в сентябре 1937 года в рамках польской операции НКВД, это было самое ее начало.
Брандта отправили на Соловки, он вошел в состав знаменитого Соловецкого этапа, тех 1111 человек, которых расстреляли в Сандармохе
Вторая история – дело Михаила Васильевича Брандта, он работал педагогом в школе допризывников. Его арестовали в 1936 году, дело возбудили против троих – самого Брандта и Льва Битнера с женой. Фабула дела такова: жена Битнера взяла в заводской библиотеке книжку "Друг народа Марат", дала почитать мужу, а он написал на полях антисоветские лозунги, потом жена сдала книгу обратно, таким образом, многие рабочие завода имени Ленина могли эти лозунги увидеть. Следователи сочли, что о надписях в книге знали жена Битнера и Брандт, поэтому они тоже проходят по этому делу. В деле есть еще один эпизод – Брандт с Битнером обсуждали деятельность народовольцев и положительно о ней отзывались – а значит, оправдывали терроризм в отношении действующей советской власти. И еще Брандта обвиняли в том, что на выступлении в университете в 1927 году он цитировал Зиновьева. Брандт был отправлен на Соловки и впоследствии вошел в состав знаменитого Соловецкого этапа, тех 1111 человек, которые были вывезены на материк в Медвежьегорск и расстреляны в Сандармохе. Ему тоже хотели установить табличку Последнего адреса.
Третье дело, легшее в основу иска к ФСБ, – дело Виноградова. Жительница Петербурга, установившая табличку Последнего адреса своему деду, решила проверить, кто еще жил в этом доме и был репрессирован, и увековечить их память тоже. Одним из бывших жильцов дома оказался священник Никольского собора Виноградов. Когда появилась заявка на табличку Последнего адреса в память о нем, изучением его дела занялась сотрудница "Мемориала", архивистка Елена Кондрахина.
Она считает это дело типичным для времен Большого террора, когда человека обвиняют в контрреволюционной пропаганде и приговаривают к высшей мере. Позже Виноградов был реабилитирован. Даже допуская родственников и исследователей к делам репрессированных, ФСБ скрывает слишком многое, убеждена Кондрахина: так, ни родственники, ни исследователи не могут посмотреть страницы, касающиеся других участников коллективных дел, или свидетельские показания, дававшиеся во время реабилитации 1956 года, и многое другое, а значит, не могут составить ясную картину механизма террора и фабрикации дел.
Есть целый пласт дел тех людей, кто не реабилитирован, и до них вообще не добраться
– Например, в 1956 году была такая практика: делался передопрос свидетелей, и часто человек, который когда-то утверждал, что его знакомый или сосед ведет, скажем, контрреволюционную пропаганду, через 20 лет говорил, что его не так поняли. Это очень важные вещи, но мы их не можем изучать, потому что со времени этих передопросов еще не прошло 75 лет, – поясняет Кондрахина. – В последний раз, когда я была в архиве, мне дали посмотреть всего 10 листочков из дела, и даже справка о реабилитации человека была зашита в большой крафтовый конверт с запиской, когда он реабилитирован и каким органом, но никаких подробностей узнать было нельзя. То есть сам порядок ознакомления с архивными делами очень затрудняет действия исследователей. Мы не понимаем, почему нельзя фотографировать дело – если ты уже сидишь и читаешь его и даже переписываешь от руки. Но сотрудница архива говорит нам, что съемка на объекте запрещена – и ведь этот устный ответ никак не фигурирует в суде. И время ознакомления с делами ограничено – у нас есть на это всего два часа. Мы считаем, что это является ограничением нашего права на информацию. И это мы говорим только о делах реабилитированных людей – а ведь есть целый пласт дел тех людей, кто не реабилитирован, и до них вообще не добраться.
По поводу доступа к делам нереабилитированных людей с ФСБ судится Команда 29. По мнению старшего юриста Максима Оленичева, Россия сейчас закрывается, и постепенное закрытие государственных архивов – часть этого процесса, за которым стоит стремление затруднить исследователям доступ к документам, исказить историческую память и переписать историю.
Мы оспорили этот пункт в Верховном суде, но ФСБ продолжает на него ссылаться
– Мы давно инициировали несколько судебных процессов и в последнее время вели дела об отказах исследователям в доступе к информации. Если со времени создания документа прошло 75 лет, его по закону обязаны предоставлять исследователям, но на практике так бывает не всегда. Наш давший клиент – Сергей Прудовский, он занимается историей Большого террора, причем в одни архивы его пускают, а в другие нет, – рассказывает Оленичев. – Когда ему отказывали, мы его защищали, судились, например, с Центральным архивом ФСБ в Москве, но до сих пор мы такие дела проигрывали. Наши ответчики всегда ссылались на пункт 5 Положения о порядке доступа к архивным материалам по нереабилитированным лицам, где указано, что предоставляется только краткая справка: родился, умер, по какой статье осужден. Два года назад мы оспорили этот пункт в Верховном суде, и нам разъяснили, что он не препятствует изучению материалов дел, но ФСБ повсеместно продолжает на него ссылаться. В этом году мы с московским "Мемориалом" дошли до Верховного суда, который удовлетворил нашу жалобу. Она касалась Георгия Шахета, который хотел прочесть дело своего деда Павла Заботина, расстрелянного в 1933 году и не реабилитированного. И Верховный суд сказал, что Шахет имеет на это право.
Решение по делу Павла Заботина – первое, но с него начала меняться судебная практика. В сентябре Команда 29 одержала победу в Петербурге – ей удалось добиться победы в деле Владимира Хромеева, расстрелянного в 1937 году, но не реабилитированного. Тройка НКВД осудила его за хулиганство и неповиновение властям. Хромеев отбывал наказание в Лодейном поле, в августе 1937 года, не выдержав лагерных условий, бежал, его поймали, через две недели он сбежал опять, и тогда тройка НКВД приговорила его к расстрелу. "Мемориал" признал его жертвой политических репрессий – тогда по Уголовному кодексу за побег расстрела не полагалось, но его гибель совпала с началом Большого террора. В 2018 году его попытались реабилитировать: Ленинградский областной суд в этом отказал, заменив расстрел на один год лишения свободы. По словам Максима Оленичева, это странное решение, и будет сделана еще одна попытка реабилитировать Хромеева – уже в Верховном суде.
Получается, что, с одной стороны, практика доступа к архивам в целом ужесточается, а с другой – долгое давление на суды дает результаты.
Ольга Старцева, юрист петербургской общественной организации "Гражданский контроль", одна из истиц в иске к ФСБ по поводу доступа к архивам, не согласна с трактовкой ФСБ статьи 11 Закона о реабилитации в том смысле, что там нет разрешения делать копии документов "другим лицам". По ее мнению, эта статья не запрещает копировать документы, а отсылает к общим нормам Закона об архивном деле и к инструкции Росархива о работе с архивными документами, которые предусматривают возможность делать с них копии.
Практика доступа к архивам совершенно разная, что говорит о беззаконии, лазейках для коррупции и злоупотреблений
– Но в ФСБ считают, что у них архив не государственный и давать к нему доступ они не обязаны. В законодательстве ничего не поменялось, налицо изменение практики. Возможно, есть какие-то внутренние распоряжения, о которых мы не знаем, – полагает она. – Представитель ФСБ на суде ничего нам о них не сказал. А когда его спрашивали, почему раньше разрешали копировать документы, а теперь не разрешают, он отвечал – назовите нам имена сотрудников, которые разрешали, мы привлечем их к дисциплинарной ответственности. То, что практика доступа к архивам совершенно разная в разных регионах страны, тоже говорит о беззаконии, о лазейках для коррупции и злоупотреблений. Конечно, в правовом государстве так быть не должно.
Старцева считает, что нужно работать и над расширением перечня документов, к которым возможен доступ, – например, вполне понятно желание родных узнать, кто именно оговорил их репрессированных родственников, а также другие обстоятельства их жизни и смерти. Но это уже работа над изменением законодательства. Пока же речь идет только об изменении практики ФСБ, о возможности свободно копировать архивные документы.
