17-летнего Егора Балазейкина приговорили к шести годам в воспитательной колонии по делу о двух неудавшихся поджогах двух военкоматов в Ленинградской области и Петербурге, такой срок запрашивал прокурор. Ситуацию не спасли ни признательные показания, ни отсутствие потерпевших по делу, ни прогрессирующая болезнь подростка. Корреспондент Север.Реалии следил за этим процессом в суде.
Егора задержали в конце февраля в Кировске (Ленинградская область) во время одной из двух неудавшихся попыток поджечь здание местного военкомата. Следователи заявили, что школьник мог убить дежурного сотрудника, который находился в это время в военкомате. В итоге статью против Балазейкина переквалифицировали на попытку террористического акта, а чуть позже к нему добавили и вторую статью – попытку поджога здания военкомата.
Балазейкин на первом же допросе признал свою вину – бутылки в здания кидал, но убить никого не хотел. Во время судебных заседаний выяснилось, что никакого ущерба школьник не нанес: ни материального, ни физического.
Почему Балазейкин взял бутылки с бензином и отправился кидать их в военкомат? Как рассказывал сам Егор, с начала полномасштабного вторжения России в Украину он поддерживал решения российских властей. Но вскоре его позиция начала меняться.
"В момент начала СВО я положительно к ней относился. Стал искать информацию в интернете, подписался на "Медузу". После этого отношение стало меняться. Я пришел к выводу, что с ВС РФ на территории Украины согласиться не могу, поэтому я стал разговаривать с окружающими людьми с целью освещения информации о СВО (так российские власти и СМИ называют войну в Украине. – СР). Я понял, что разговоры бесполезны, и решил, что нужно что-то делать, чтобы изменить ситуацию", – говорил Егор во время предварительного следствия.
Летом 2022 года у Егора погиб дядя Дмитрий на войне в Украине, что сказалось на всей семье.
"Мой родной дядя поехал добровольцем и в июне погиб на войне. Это событие оказало на меня большое влияние. Я хотел, чтобы люди обратили внимание на существующую проблему. Хотел дестабилизировать деятельность военкомата. Я решал свой внутренний конфликт: либо ты живёшь с тем, что тебе не нравится война, либо действуешь", – сказал Балазейкин на первых допросах. В суде он отказался рассказывать, почему решился на это.
Адвокаты требовали оправдать Егора, настаивая, что в его действиях нет признаков террористического акта, нет признаков и устрашения населения, к тому же он сразу же признался в содеянном.
Прокурор по делу заявил, что подсудимый должен был понимать, что здание могло быть уничтожено, а находящийся внутри дежурный сотрудник мог погибнуть.
Прокурор в прениях заявил, что Балазейкин не может "прикрываться смертью дяди".
– Его решением (дяди Егора) было принять участие в войне против государства, которое объявило своей идеологией нацизм (российские власти утверждают, что причиной начала полномасштабного вторжения в Украину стал нацизм в соседней стране. – СР). Прикрывать действия смертью дяди некорректно. Этими действиями дядю он предал, – сказал прокурор.
У Егора Балазейкина аутоиммунный гепатит. Его состояние ухудшилось в СИЗО, ему не могут там обеспечить полноценную и квалифицированную медицинскую помощь. Мама Егора Татьяна Балазейкина настаивала на том, чтобы суд оправдал её сына.
– Когда слышишь "террористический акт", в голову приходит Беслан, "Норд-Ост", теракт в метро в Петербурга. Что мы имеем в якобы террористическом акте? Никаких действий для устрашения населения не было. Мы спросили об этом людей в Кировске, там никто не знает о случившемся. Что касается опасности для жизни. В военкомате имеется три выхода из здания, пожара так и не произошло. В военкоматах нет противопожарной техники. Кто тогда подвергает опасности людей? Никакого ущерба зданию не было, – сказала на суде Татьяна Балазейкина. – Цель дестабилизации органов власти. На допросе он ни словом не упоминает эти цели, он говорил о внутренних переживаниях, – говорила Татьяна Балазейкина. – Согласно судебной практике, такие же действия в других случаях квалифицировались бы как административное нарушение. Прогноз аутоиммунного гепатита неблагоприятный: смертность в течение 10 лет – 90 процентная. Дальнейшее заключение равносильно смертному приговору. Что сделал мой сын? Бросил бутылку в железную дверь. Но что привело его к этому?
– Гособвинитель спросил на допросе у моего мужа о реакции Егора на смерть его дяди. Муж ответил, что это была трагедия для всей семьи, – продолжает Татьяна Балазейкина. – Гособвинитель согласился: "Да, трагедия". Мне очень хочется спросить гособвинителя: "Кого он похоронил в результате боевых действий? Откуда он знает, какая это трагедия?" Когда ты вдруг понимаешь, что человека, с которым ты недавно обсуждал книги Пикуля, больше нет. Когда ты читаешь справку о смерти, в которой указаны причины смерти. Когда ты явственно представляешь еще вчера живого человека мертвым с оторванной рукой и пробитой грудью. Когда забирают тело близкого человека на военном аэродроме, ты с ужасом понимаешь, что самолет Ан-74 набит гробами. Когда на кладбище ты видишь рядами ямки под деревянные короба 2х2 метра, ты прекрасно понимаешь, для чего они там. Могилы. Для живых пока еще людей.
И когда в течение нескольких месяцев после гибели Димы звонят его сослуживцы. И рассказывают, рассказывают, рассказывают. Когда женщина, у которой погиб там муж, не может найти его тело, а бойцы говорят, что он заживо сгорел. Когда твой отец – взрослый мужчина – плачет, закрывшись в комнате. Ты все это наблюдаешь, впитываешь и понимаешь, что во многих семьях такая трагедия. Об этой трагедии говорил гособвинитель? Как можно прочувствовать всю ту боль, не испытав ее на себе?
Моя свекровь знает, что такое трагедия, когда вместо старшего сына у нее могилка на кладбище. Мой муж знает, что такое трагедия, каждый день надевая вещи погибшего брата. Мы знаем, что такое трагедия. Я уверена, что гособвинитель не знает. Диму предал не Егор, Диму предали совершенно другие люди. Почему мой сын бросил бутылку? Против чего он был? Против гибели людей. За что он был? За жизнь. Ведь ничего дороже и ценнее жизни нет. Я категорически не согласна с квалификацией совершенного моим сыном. Это не террористический акт, – заявила Балазейкина.
Егор Балазейкин в своем последнем слове заявил, что не просит оправдания, а за поступки его судит совесть.
– Мой родной человек, мать, просила оправдания. Но я оправдания не прошу. Оправдываюсь я душой, а судит меня моя совесть. Рассчитаемся мы на том свете. 6 лет, 8 – это не важно, там нет этого времени. Я хотел бы начать с Ницше, одного из фундаментальных идеологов фашизма, тот философ, который впервые заговорил о сверхчеловеке. Он считал, что война – это великое дело. Да, Ницше войну любил. Он ей сопереживал, благость войны освящает любую цель, писал он. В России в 2023 году как будто бы подходит больше формулировка: "Благая цель освящает даже войну".
Я давно свое крайнее, не последнее, а крайнее слово обдумывал, и ночью вчера, за несколько минут до гимна, мне приснился ответ. Гособвинитель затронул тему нацизма, национализма в Украине. Я сидел в СИЗО вчера со Славой. Слава – достойный человек и сильный. У него все плечо свастикой забито. И сколько их в СИЗО №5 Петербурга, вы не представляете.
В России нацисты сидят в тюрьме за то, что людей бьют и грабят. Они сидят не за свастики, а за разбои и убийства. В какой "стакан" я ни зайду, там будет свастика. Вот это про нацизм. Общаюсь с людьми. Они толком разговаривать на русском языке не могут, зато знают, что такое "черное солнце", "коловрат", что такое бегущая свастика. Вот это про нацизм.
У нас такая ситуация, мне объясняют, что у нас есть благая цель – борьба с неонацизмом. Я не могу понять, как государство с такими проблемами, когда чуть ли не каждый второй связан с этим (неонацизмом). Как страна с такими проблемами, с такими людьми, благая цель , которая оправдывает даже войну. Как страна с такими проблемами, с такими людьми, которые остались и для которых единственный выход – это вести какой-то в другую страну крестный поход, не иначе, против нацистов.
Мне все время самые разные люди, пока я еще был дома, на воле так называемой, говорили, что надо немного потерпеть – и все станет хорошо. И у нас у всех россиян все станет хорошо. Но первый вопрос: а станет ли? Два года прошло без малого. Я все пытался понять, какая взаимосвязь между разбомбленным Мариуполем и моим стареньким домиком. Мне объясняли, что пройдет еще немного времени – и у тебя все будет хорошо. Дело в том, что вот почти два года прошло, а в СИЗО №5 у автозака дверца задняя открывается на ходу. И дома у нас нового не будет.
24 февраля (речь идет о 24 февраля 2022 года, когда российские войска вторглись на территорию Украины. – СР) для меня теперь важнее дня рождения. Сейчас, не тогда. У меня будет срок. Допустим, те же шесть лет. И я сейчас понимаю, за что я буду сидеть. Я действительно в чем-то виноват. Я виноват в своем безразличии. В начале (войны) я не поддерживал. Когда тебе все равно, ты уже поддерживаешь. На самом деле, мне тогда было всё равно. Тогда мне было всё равно. На меня по разному реагируют в том же СИЗО: хорошо или плохо, многие отрицательно, но отрицательно – это ближе, чем никак, чем безразличие.
Спустя два года, если бы я знал, что произойдет, – и речь не про сожженные города и колонны, – я про свою семью хочу сказать. Если бы тогда, 24 февраля, я знал, что случится с людьми, которые ближе мне всего, то абсолютно естественно и просто кажется то, что я начал что-то делать. Не мог тогда я остаться в стороне. Я бы подошел к своим родителям и сказал: мы сейчас все вместе, всей нашей семьей, нас никто не может разъединить. А через полгода мы поедем хоронить дядю Дмитрия.
Я не буду о своем дяде говорить много. Это настоящий офицер, у него не было так много звёзд, большими они тоже не были. При тех людях, которые сейчас вокруг меня, которые с большими звездами, пусть Дмитрий для меня будет настоящим офицером, а эти люди будут просто звездочками, как мы их в СИЗО называем, не больше. Мой дядя – это человек, который был в командировках, который стал гвардии майором. Разве для него в России не оказалось места достойнее? Разве не мог он работать и приносить пользу? В современной России для него этого места не нашлось. Для такого человека нашлось место в штурмовом отряде, среди пушечного мяса, иначе я сказать не могу.
(Обращаясь к родителям) Может создаться впечатление, что вы как будто меня как-то принуждаете к какой-то позиции. Но те, кто меня знает, знают, как я боролся с вами. Я пытался вам доказать, что не нужно быть людоедами. Я хочу сказать, что я вами горжусь. Сильнее вас у меня нету. Начал я с цитаты Ницше, хочу закончить Львом Толстым, которого почему-то в моей стране забыли. Даже не забыли, а он просто оказался сейчас нам не нужен, потому что он пацифист, человек, который прошел две войны, оборону Севастополя, Кавказскую войну. Этот человек оказался не нужен современной России. Прочту его одну цитату: "Единственным аргументом в пользу того, что войну надо продолжать, является то, что война начата". Лев Толстой говорит нам, что сейчас у нас ничего нет. У нас просто есть то, что дело начато.
Я говорю тем людям, которые меня раньше знали: если вы меня хоть немного любите и уважаете, я вас попрошу сделать всего одну вещь. Когда останетесь в одиночестве, с сердцем разговаривать, задайте себе всего один вопрос: "А вам еще нужна эта война?" – сказал в своем последнем слове Егор Балазейкин.
