"Советское эзотерическое подполье" – такое исследование проводит антрополог Илья Утехин, много лет проработавший в Петербургском Европейском университете, а теперь преподающий в университете штата Индиана в Блумингтоне. Его новая книга будет посвящена тому, как советская власть в 1920-е годы преследовала различные оккультистские кружки, а также устанавливала тотальный контроль за любыми объединениями тогдашней интеллигенции. Корреспондент Север. Реалии поговорил с исследователем о том, зачем чекистам нужен был такой контроль за невинными вроде бы кружками и объединениями интеллигентов, почему сегодня российские спецслужбы действуют практически так же и может ли российское общество в обозримом будущем избавиться от тотального вмешательства власти не только в частную жизнь людей, но и в их способ мышления.
Уже в самые первые годы советской власти чекисты определенно считали, что от интеллигенции для большевиков исходит опасность.
Из докладной записки ГПУ “Об антибольшевистских группировках среди интеллигенции от 3 июня 1922 года”: “Тревожным симптомом организации будущего сплоченного контрреволюционного фронта является стихийное нарождение значительного числа частных общественных союзов – научных, экономических, религиозных и прочих, и частных издательств, вокруг которых группируются антисоветские элементы”.
Одной из таких групп и было так называемое "эзотерическое подполье". Так чекисты называли тех, кто интересовался всякой мистикой и оккультизмом.
– Эти люди не рассматривали себя как активных врагов строя, не выстраивали систем конспирации, не вели антисоветской деятельности, их все советское просто не интересовало. Здесь возникает вопрос: почему мистики и оккультисты пытаются продолжить то, что было в Серебряном веке, и перемещаются из аристократического салона на коммунальную кухню? Я выношу за скобки содержание – всякие мистические доктрины и воззрения – это другая история. Но почему вообще они интересуют власть и подвергаются репрессиям? – задается вопросом Илья Утехин.
Ответ связан для него с более широкой проблемой: почему вообще авторитарные режимы расширяют сферы своего политического интереса, начинают преследовать какую-нибудь оздоровительную гимнастику, вроде бы вполне безопасную для государственного строя.
– В позднем Советском Союзе тоже полуподпольно собирались группы здоровья, на самом деле занимавшиеся йогой или каратэ. И хотя ни йога, ни восточные единоборства официально не были запрещены, даже проводились соревнования, про йогу печатались статьи в популярных журналах, включая журнал "Наука и религия", но чекисты всегда стремились полностью обездвижить интеллигентскую среду, видели экстремизм в любом просветительском движении, включая попытки сохранить память о жертвах политических репрессий.
– Это мы сегодня очень хорошо видим по судьбе тех же разгромленных НКО – значит, начиналось все еще в 1920-е?
– Деятельности кружков каких-нибудь ролевиков-оккультистов трудно приписать троцкистско-зиновьевский заговор, но можно найти черты контрреволюционных подпольных организаций, особенно если есть связи с заграницей, а оккультные интересы позволяют причислить их к сектантам.
– Сразу вспоминаются наши преследуемые Свидетели Иеговы…
– Да, мы сейчас переживаем такую фазу маятника, когда общество, более или менее свободно дышавшее в 90-е годы, снова оказывается притесняемо и контролируемо по разными линиям. Это как, например, в 1922 году стали притеснять толстовцев, было запрещено Общество истинной свободы в память Л. Н. Толстого, прекращен выпуск их изданий, и после этого рассылались самиздатские письма, бюллетени. Заодно советская власть выступала и против вегетарианства как вредного сектантского явления. Кроме того, что крестьяне-сектанты не сдавали мясо государству, вегетарианцы-толстовцы пропагандировали пацифизм, отказ от службы в армии, и нужно было заставить их замолчать.
Анархисты во время революции имели заслуги перед большевиками, поэтому решено было разрешить им легальную музейную структуру – чтобы они были на виду и никуда не выходили за ее границы, разбирали труды Кропоткина, но не пропагандировали свои взгляды среди студенчества и рабочих. Так появился Кропоткинский музей анархистов.
– Но получилось, что вокруг Кропоткинского музея под руководством Аполлона Карелина, а потом Алексея Солоновича сложилась целая сеть просветительских организаций, на первый взгляд, не связанная с анархизмом и эзотерикой, люди записывались на курсы по истории искусств, истории философии, и даже лекторы могли не подозревать о существовании внутренней тамплиерской организации мистических анархистов. Лекторы привлекались отличавшиеся по своим установкам от господствующей официальной идеологии вульгарного материализма, не проповедовавшие простой социологизм. Они собирали молодежь, искавшую чего-то еще, кроме советского, и способствовали воспитанию критического мышления. Изначально студенты-рабфаковцы из крестьян и рабочих приходили в читальню при музее Кропоткина с интересом к идеям анархизма, а потом им предлагали курсы, связанные с историей религии, с мистикой. Была там и правозащитная деятельность, и поддержка арестованных, создавались разные братства.
– Между прочим, очень напоминает наших современных мемориальцев, правозащитников.
– И то, кого и почему сейчас громят, иноагентами объявляют, и то, что в вину ставят общение с иностранцами, – это все мы уже проходили в 20–30-е годы. Тогда ОГПУ, чтобы поссорить политических анархистов с мистическими, инициировало в парижской печати пасквиль на одного из анархистских лидеров Алексея Солоновича – чтобы очернить его в глазах соратников. Вообще интересно, как эти дела конструировались, как эта среда инфильтровывалась агентами и секретными сотрудниками, вербовавшимися из числа участников.
– Современных анархистов наша власть тоже не жалует.
– Но я говорю о мистических анархистах, которые не планировали никаких акций, занимались чистым просветительством, за что получали по голове от своих же соратников – политических анархистов, упрекавших их за то, что они стравливают пар в свисток. Интересно, что, как только была введена цензура, появился и самиздат, ходивший в интеллигентских кругах в машинописи, уже в 20-е годы появляются его описания. Были такие собрания рукописей, под названием Архивов, которые хранились не дома на этажерке, а в корзинах или чемоданах, у какой-нибудь безобидной старушки под диваном или в шкафу, часто без ее ведома, где-то на даче, в сарае или на чердаке. Там были и лекции, читавшиеся в кружках, и другие просветительские материалы. Были и коммунисты – коммунистее официальных коммунистов, внутрипартийная и молодежная оппозиция, и у них была своя подпольная литература. Но шире всего ходили материалы на философские, религиозно-философские, мистические темы.
Интересен контекст, в котором оказывались мистические кружки тамплиеров, розенкрейцеров, эзотерических масонов, теософы, антропософы. В прессе, где разоблачались религиозные секты, сектантами назывались не хлысты, скопцы или духоборы, а оккультные кружки городской интеллигенции. И когда их организаторы слишком заигрывались, их с удовольствием разоблачали, показывали, что у них творятся всякие безобразия вроде группового секса. Например, община Шульца, которой посвящена целая коллекция в петербургском Музее истории религии, говорит Утехин.
– Был процесс так называемого Единого храма, организатор кружка перевоплощался во всякие женские образы, есть прекрасные снимки его и его последователей в театральных женских костюмах. Дмитрий Шульц и его община воплощали то, что театральный деятель, режиссер и драматург Николай Евреинов называл сплошной театрализацией повседневности. Это такой эксцессивный театр для себя, там и с эротикой есть всякие вещи – подобное чудачество и оригинальничанье мы видим в фильме Висконти "Людвиг" – про Людовика Второго Баварского. Люди создают игровой мир, вовлекают в его систему многих участников. Но поскольку у Шульца это приобретало извращенный и насильный характер, власти с удовольствием показывали в газетных фельетонах, чем занимаются "бывшие".
По словам Утехина, в фельетонах писали и о таких кружках, за участие в которых попал на Соловки выдающийся филолог, исследователь древней русской истории Дмитрий Лихачев, хотя вся их вина была в карнавализации, обыгрывании разных церемониальных форм, что всегда было характерно для студенческой среды. О двух таких кружках Лихачев пишет в своих воспоминаниях – Художественно-литературная, научная и философская академия и Космическая академия наук.
Из воспоминаний Дмитрия Лихачева
"Более безопасным казалось тогда общение в шутливых кружках. Казалось, никому в голову не придет преследовать людей, собирающихся, чтобы беззаботно провести время. Володя Раков, мой соклассник по Лентовской школе, пригласил меня бывать у них в КАНе – в Космической Академии Наук. Члены этой "академии" летом прошли от Владикавказа до Сухума по Военно-Осетинской дороге, обзавелись на Кавказе тросточками, заявили о своей верности дружбе, юмору и оптимизму. У членов КАН было свое приветствие – "хайре”(греч.), свой гимн, свои "конференцзалы"…, свое священное место в Царском Селе на вершине Парнаса и т. д. …мы были обычной молодежью, собирались почти еженедельно, ничуть не скрываясь. По своим докладам мы получали в КАНе "кафедры". Я сделал доклад об утраченных преимуществах старой орфографии и получил кафедру старой орфографии, или, как вариант – кафедру меланхолической филологии. Космическая Академия Наук была своего рода маскарадным действом. Нами был провозглашен принцип "веселой науки"– науки, которая не только ищет истину, но истину радостную и облеченную в веселые формы".
Самодеятельные научные семинары на квартирах существовали и в последние десятилетия советской власти, но все же многообразие дискуссионных клубов и площадок – это характерная черта 1920-х годов, в 30-е все уже кончилось, а в 50-е стало появляться снова – начиная с курилок Ленинской и Публичной библиотек. По воспоминаниям Дмитрия Лихачева, до конца 1927 года Ленинград кипел разными философскими кружками, студенческими обществами, у людей бывали журфиксы с лекциями, докладами, дискуссиями.
Из воспоминаний Дмитрия Лихачева
"У нашего школьного преподавателя И. М. Андреевского с самого начала 20-х годов собирался кружок… Хельфернак ("Художественно-литературная, философская и научная академия"). Расцвет Хельфернака приходился примерно на 1921-1925 гг., когда в двух тесных комнатках Ивана Михайловича Андреевского на мансардном этаже дома по Церковной улице № 12 (ныне улица Блохина) каждую среду собирались и маститые ученые, и школьники, и студенты. Во время заседаний пускалась по рядам громадная книга, в которой расписывались присутствующие и где на страницах сверху своеобразным "готическим" почерком Ивана Михайловича Андреевского была обозначена тема доклада, фамилия докладчика и дата. В 1927 г., когда время наступило опасное, один из самых молодых участников Хельфернака Коля Гурьев завернул эту книгу протоколов в различные водоустойчивые материалы и затем закопал где-то на Крестовском острове".
В 1928 году члены Хельфернака и КАНа были арестованы и отправлены в лагеря, а когда они вернулись в Ленинград, была уже другая эпоха, все постоянно ждали ареста.
– Они даже не решались встретиться на чьей-нибудь квартире, – рассказывает Илья Утехин. – Те, кто осмеливались на это, арестовывались и получали повторные сроки. Поэтому они встречались в Летнем саду, ходили по дорожкам и оглядывались.
– Перипатетики, однако…
– Да-да. Тот кружок, куда ходил Лихачев, Мария Юдина, Михаил Бахтин, собирался на квартире школьного учителя, там была хорошая библиотека, потом это называлось братством Серафима Саровского, преследовалось, у них был свой провокатор, который предлагал им прокламации расклеивать. Никакой политической угрозы ни там, ни в театрализованных "академиях" не было, они ездили за город, пели романсы, катались на лодках, обсуждали в шутовском ключе всякие научные вещи. Но когда они к годовщине академии прислали пародийную телеграмму якобы от Папы Римского, это сразу попало в поле зрения органов. Но тогда многоголосие культуры еще не было уничтожено единогласием советской идеологии.
По мнению Утехина, явление, названное ОГПУ "эзотерическим подпольем", встраивается в разномыслие тогдашней советской интеллигенции.
– Вы говорите, что политической опасности строю эти кружки не несли – значит, дела против них фабриковались?
– Это очень интересный вопрос. В зрелую сталинскую эпоху людей просто начинали пытать, а до 1930 года следователи вели себя корректно, особенно в Москве и Ленинграде, в результате в делах появились материалы исповедального характера, подробные рассказы об особенностях доктрины, предложения способов вписаться в советскую действительность. Например, во время знаменитого дела ленинградских масонов Борис Астромов, прототип героя романа Дмитрия Быкова "Остромов, или Ученик чародея", пытался соблазнить чекистов идеей легализации масонства, чтобы притянуть к себе интеллигенцию и бывших и обратить их в коммунистическую идеологию.
Это масонство было мистическое, не ставившее политических целей, подчеркивает Утехин. Зато там было полно фантастических проектов, например проект реорганизации Коминтерна на масонских основаниях, и попыток оформить эзотерические устремления как варианты научного поиска. Например, парапсихологические эксперименты, очень интересовавшие советские спецслужбы, чуткие к эзотерическим сюжетам вплоть до позднесоветских и постсоветских времен.
– Есть и истории успеха. Александр Барченко занимался гипнозом и телепатией и работал у Глеба Бокия (первый председатель Петроградской ВЧКА, один из организаторов Красного террора. – СР). Оказывается, если ты на своей кухне делаешь куклы вуду или организуешь лабораторию, ставишь опыты по передаче мысли, то тебя в лучшем случае отправят на Соловки, а если ты делаешь это под крылом чекистов, приглашая высокопоставленных интересантов, обещая им новые возможности, то это ничего.
– Вы говорили, что в ранних делах люди излагали свои биографии, взгляды, доктрины – следователи почерпнули оттуда хоть что-то?
– Нет, их интересовало только то, что могло касаться тайной организации. А были у вас "тройки" или "семерки" для просветительской деятельности, о которых никто не знает, кроме организатора? Это же структура террористической организации, которая не будет провалена на допросах. Или вот сфабрикованное "Сочинское дело" – чтобы показать, они работают не хуже, чем в столицах. Интеллигенция еще с царских времен переселялась в Краснодарский край, чтобы создавать коммуны – толстовские, теософские, всякие. Это продолжалось и в 20-е годы, и они пытались не контактировать с советской властью, пытались создать другую реальность, где они смогут выращивать овощи, рукописные журналы, устраивать литературные чтения, петь песни под гитару. И туда вовлекалась местная интеллигенция.
– Но что же в этом антисоветского?
– Ничего, но поскольку там участвовали бывшие, было сконструировано масштабное дело. Там были теософы, увлекавшиеся творчеством Блаватской, и был такой орден Восточной Звезды, где объектом поклонения и учительства выступал Кришнамурти, и у некоторых теософов были английские журналы с его портретами – этого хватало, чтобы приписать человеку иноагентство. Если таких оснований не было, искали в его биографии – с кем переписывался, не бывал ли за границей.
– Как же это похоже на дела нашего времени – то же дело Сети, где людей обвинили в страшных вещах из-за игры в страйкбол.
– Меня больше всего впечатлило, насколько повсеместным было в 1930-е годы сотрудничество с органами. Людей оставляли на свободе или давали меньшие сроки, если они соглашались сотрудничать, сообщать сведения, хотя это не гарантировало от посадки и ареста. Агентов было так много, что они уже следили друг за другом. Поэт и переводчик Недович, правда, уже в 1940-е годы, получил срок за раскрытие сведений, не подлежащих разглашению. Он похвастался одной знакомой своим положением секретного агента – а она сама оказалась секретным агентом.
Проникновение агентов в эту среду началось в 20-е годы, а в 30-е они уже наблюдали друг за другом, и те, кто еще находились на свободе и продолжали хоть какую-то эзотерическую деятельность, служили для чекистов инструментом мониторинга.
– Спецслужбы почти столетие искореняли всякое разномыслие в кругах российской интеллигенции. Почему в нынешнем веке оказалось так легко возродить эту практику?
– Методы спецслужб остались теми же – это очевидное сходство. И еще в том, как организуются репрессии, как сотрудники спецслужб, проникая в эту среду, провоцируют людей, ссорят их между собой, не дают организоваться, изображают деятельность, за которую потом всех и берут за одно место.
Роль секретных агентов состоит не только в контроле, но и в создании видимости деятельности – даже там, где ее нет в том виде, в котором ею интересуются спецслужбы. Я думаю, что эта ситуация – не исключительно советская, историки писали, что она характерна еще для царской охранки, просто в СССР она получила свои краски и формы.
– Сегодня, когда все мы думаем, что будет дальше с Россией, есть ли надежда прервать эту порочную традицию такого страшного, извращенного руководства страной и вмешательства не только в частную жизнь людей, но и в их способ мышления?
– У меня есть надежда, связанная с тем, что в постсоветские десятилетия сформировалась привычка к более или менее свободному обмену мнениями. И интернет у нас есть, который удобен не только для спецслужб, чтобы следить за самоорганизацией людей в соцсетях, но и для самих людей – чтобы самоорганизовываться. На самом деле масштаб самоорганизации в стране огромен, вопреки всем этим голосам: раз вы не вышли на улицы, не свергли Путина, не помешали развязать войну в Украине, значит, вы ничего не можете и гражданское общество у вас – это инвалид. Я придерживаюсь ровно противоположной оценки. То, что было сделано в России за последние годы и сейчас громится властями, – это огромное достижение. И разные правозащитные и волонтерские организации – это гигантская сфера, куда вовлечено много людей, которая здорово придумана и до определенного времени очень эффективно работала. Если бы не бетонный пресс, упавший на нее, мы бы увидели совершенно другую картину.
Но судьба "плодородного слоя" в России по-настоящему трагична – ему никак не дают по-настоящему сформироваться.
Это как ссадина на детской коленке – корочка нарастает, ребенок ее соскабливает, потому что чешется, так и с человеческим капиталом России в ХХ веке. Всякий раз, когда создается какая-то пленка людей, составляющих значимый потенциал в мировом масштабе, происходят исторические события, которые размывают концентрацию этих людей либо уничтожают их часть, остальные оказываются далеко от дома в ситуации, когда нельзя ничего планировать. Кто-то начинает таксистом работать, хотя он музыкант. Мы сейчас оказались внутри исторического перелома, и это тоже не новинка, было поколение, на век которого пришлись революции 1905 и 1917 года, потом Гражданская война, Вторая мировая во всех ее обличиях и смерть Сталина, и это все выпало одному поколению!
– И при этом сегодня в российском обществе имеет место ресентимент, тоска по якобы былому имперскому величию. От этих имперских комплексов Россия сможет когда-нибудь избавиться?
– Честно сказать, про империю я совсем не понимаю. Я в какой-то момент занялся представлениями о 1990-х, тем, как ностальгия работает, в чем проявляется. Я решил посмотреть, как люди свою память о 90-х оформляют в соцсетях, как представлены 90-е годы в инстаграме, тогда еще не запрещенном. Выяснилось, что посты про великую страну СССР, которой больше нет, сугубо маргинальные. Все, что мы там видим, напоминает развал на Уделке, на блошином рынке, где рядом Цой, Солженицын и Высоцкий. Они в сознании современника в 90-е годы оказались бы на разных полках, а тут лежат вместе, как нечто, существовавшее, когда мы были молодые. А тогда самое важное было: помнишь ли ты эту жвачку, помнишь, как связаны спички, гайка и два болта? Если соскрести головки спичек и положить в гайку, намотанную на один болт, а вторым болтом зажать, получится такая штука, которую можно очень сильно кинуть об асфальт, она взорвется, мальчишки так делали все советское время.
– Получается, что империя для многих – это в большой степени ностальгия.
– Это нечто такое, что тебе когда-то было важно, но о чем сейчас не все догадаются. Это имеет отношение к твоей идентичности. Но больше всего отношение к ней имеет попса, воспоминания о бытовой среде. Великая страна присутствует, но не то чтобы на первом плане. Воспоминание о великой стране всегда будет в том смысле, что Пугачева – это гораздо важнее, чем Брежнев. Брежнев – политический деятель эпохи Аллы Пугачевой. Поэтому теоретически, когда мы снимаем напряжение пропаганды, вся эта имперская ностальгия трансформируется в ностальгию по поп-культуре.
Тоска по большому дому была в значительной мере связана с тем, что у человека не было малого дома, частной собственности на недвижимость в городах, потом и кровью заработанной, за которую ты несешь ответственность. Если это его дом и его квартира, тогда ему хочется, чтобы у него на лестнице было чисто, во дворе безопасно, он в это вкладывается. А если он только съемщик безответственный, то ему это чувство принадлежности к дому нужно компенсировать величием страны, – считает Утехин.
