В России есть два трансграничных северных народа: саами и инуиты. Саами живут в четырех странах: в Швеции, Норвегии, Финляндии и на Кольском полуострове в России. Численность в России многие годы не превышает двух тысяч человек. Саами не любят, когда их называют лопарями, а их землю – Лапландией. Потому что так их называли "пришлые" народы.
– Чем вы его кормите?
– Мох ягель, листва березы, ивы, картофельные очистки, иван-чай, грибы…
– А вы же этого оленя фактически от смерти спасли?
– Да, у него овод под шкурой завелся, больше ста штук мы повыдавливали. Видите, у него еще шрамы остались. Месяц поили антибиотиками, мазали ранки. И он выжил! Правда, был заморен немного, ему сейчас год, он должен быть повыше. Ну уж что получилось. У них же должна быть прививка осенью, в сентябре, октябре, когда просчет идет (оленей по осени считают). А у этого оленя прививок не было. Его держали дачники, как мы их называем, новорусские. Они пришли к нам, спрашивают: "Вы же саами, умеете обращаться с северными оленями? Можно, мы его вам отдадим? А то он у нас уже помирает". Когда-то у нас были огромные стада оленей, а теперь вот один. Поставили ему куваксу, кормушку, и теперь он у нас вон какой красавец, да, Митяйка.
Елена, Нина и Лидия Шаршины – три сестры. Живут в небольшом поселке Лопарская в 47 километрах от Мурманска. Старшая Елена родилась и выросла в тундре. Родители, бабушки, дедушки были оленеводами. Но сейчас оленей в Кольском районе нет. В конце 90-х оленеводство поддерживать перестали, расцвело браконьерство. В начале 2000-х оленей почти вывели. Сейчас их стада на Кольском полуострове остались только в Ловозерском районе. Во время Великой Отечественной войны было на Кольском больше 85 тысяч оленей. А сейчас с трудом набирается 35 тысяч.
– Я в тундре жила до того момента, пока меня не отправили в интернат, – рассказывает Елена Толстенко (Шаршина). – Нас всех тогда отрывали от родителей и отправляли в интернаты учиться. Возвращали домой только на школьные каникулы. Мне повезло, я жила у бабушки, но все равно очень скучала по дому, по папе и маме и, главное, по свободе, которая была в тундре. Когда я немного подросла, с 14 лет ездила с оленеводами на просчеты, на отел. Видите, у меня сустав у большого пальца вывернут. Это называется палец оленевода. Когда аркан кидаешь, олень с такой силой его дергает, что палец выворачивает.
Мы стоим на берегу речки Кола. Разговаривать сложно из-за шума вокруг. Через речку по другому берегу протянута железная дорога и идут товарные поезда. А где-то недалеко за лесом грохочет тяжелая техника. Неожиданно шумно оказалось в месте, где ожидал увидеть только лес, мох, речку и ощутить звенящую тишину.
– Этот грохот – "Ноатэк" строит дорогу себе на Белокаменку. А Белокаменка – родина моей мамы, теперь там такие заводы стоят, такой поселок сделали. В Белокаменке раньше жили, как моя бабушка их называла, колонисты: норги, финны, шведы. Ну и мы, русские саами. Бабушка у меня всегда ворчала: одеваетесь, как колонисты! Когда мы надевали не нашу традиционную одежду.
Поселок Лопарская раньше назывался МООС – Мурманская оленеводческая опытная станция. Сейчас здесь осталась только одна улица длиной с километр, живет не больше ста человек. Но вокруг вдоль речки растут красивые коттеджи – дачники побогаче, кто смог позволить себе купить здесь землю.
Рядом с дачами два небольших домика и кувакса – саамский чум, куда на выходные приезжают сестры Шаршины с детьми и внуками и где они встречают гостей. Сейчас в гости приехали женщины саами из Ловозера, с Шонгуя и даже из Санкт-Петербурга. Приехали пообщаться, пособирать в лесу коренья, научиться варить традиционную саамскую мазь. А заодно поучить вместе саамский язык. Многие в детстве этот язык знали, но учеба в интернате и интернатовский запрет говорить на родном языке сделали свое дело.
– Мы пережили трудные времена, сейчас у нас небольшая родовая община "Пуаз" (олень в переводе с саамского), – Елена в куваксе разводит костер. – Оленей уже нет, но мы занимаемся тем, что шьем национальную одежду, вяжем, шкуры выделываем. Пенсии-то у нас маленькие. У меня 17 600. А Лиды не больше 13 тысяч рублей. Почему такие маленькие – говорят, у нас год рождения не тот. Хотя я когда работала начальником племкомплекса, бригадиром фермы, получала огромные по тем временам деньги. Сейчас мы зарабатываем как можем, чтобы прожить. Только не поем и не пляшем.
Племянник мой работает в оленеводстве. Но работает он в Финляндии. Работает с 18 лет, сейчас ему уже 31. Он бы вернулся, но в Кольском районе вряд ли восстановят оленеводство. Хотя пастбища у нас большие, хорошие, ягель отличный. Однако это все зависит не от нас. Я предлагала много раз: давайте восстановим. Но никто не хочет, потому что это очень трудоемко.
Удивляюсь тому, что топит печку она опилочными брикетами, а не дровами. Ведь кругом лес. Оказалось, что топить брикетами, купленными на "Авито", намного дешевле. Один кубометр дров здесь стоит 6 тысяч рублей! На завтрак овсяная каша. На обед суп из оленины и лосятины. Муж у Елены был украинцем. От свекрови она переняла украинские и русские рецепты, а мужа научила есть сырое мясо, сырую рыбу (строганину) и варить саамскую уху, куда кроме рыбы и ржаной муки больше ничего не добавляют.
– В основном у нас какая была пища: мясо и рыба. Помидоров, картошки у нас не было. Заправляли все ржаной мукой. Но с нами воинская часть по соседству была, и вот они у нас иногда выменивали мясо и шкуры на их продукты. Помню, помидоры дали, но мы их есть не стали, потому что они кислые. Дыню привезли! Это нужно было видеть, как мы ели эту дыню. Папа говорит: дети, подождите, сначала я попробую. Если я не умру, то вы будете есть. Режет ножиком. Говорит жене: "Леля, дай соли. Нет, с солью невкусно. Хлеба дай – нет, не вкусно. Ну, дай сахар. Наверное, с сахаром нужно ее есть". Это я сейчас знаю, что дыня просто зеленая была.
А когда мы впервые в жизни увидели поросят! Смеху-то было. Лида, наша младшая сестра, кричит: "Папа, папа, у солдат убежали олени и вот с такими носами (и показывает широкий пятачок)!" Выскочили мы на улицу, а там и правда олени с вооооот такими носами. Мы же свиней никогда не видели. Вот так мы и жили. Приучались к цивилизации. Как говорят, что русские делают, то и мы, лопари, делаем.
– А говорят, что саами не очень любят слова "лопарь", потому что так их называли пришлые народы.
– Меня в детстве, когда я в интернате жила, называли Сампа-лопаренок. Как сказочного героя. Так что мне "лопарь" не режет ухо. Привыкла.
– А я, каюсь, поначалу вас пыталась "саамкой" назвать. А потом меня просветили: женщина саами. И саами не склоняется.
– А меня саамочка называют, — подключается к разговору Наталья Самусева.
Наталья живет в Ловозере. И о том, что она – саами, узнала только в 16 лет, когда в детском доме ей выдали паспорт со свидетельством о рождении. Сейчас Наталья открывает для себя историю собственного народа, учит саамский язык и даже заказала себе традиционное саамское пончо – "лухкку".
– Я, когда после детского дома приехала в Ловозеро, искала работу. Никто меня не брал. А потом один человек предложил: хочешь поработать чумработницей? Где твоя мама работала, там и ты будешь. И я согласилась. И хотя я выросла в городе, мне там очень понравилось. Тем, что там ничего нет. Ни магазинов, ни людей – только оленеводы, олени и я. Работа простая: готовить, убирать, печку топить…
– Я, кажется, понимаю, почему ты тут, ты хочешь понять, кто такие саами?
– Да, мне интересно все, что с этим народом связано. Открываю свои собственные корни. Я, например, с детства очень люблю все яркое, блестящее. Как одежда у саами, вышитая бисером. Оказывается, я просто саами… Мама от всех детей отказалась. Я не спрашивала почему. Мне хотелось просто их всех узнать, своих сестер, братьев. Я с мамой познакомилась только в 38 лет. Сейчас она уже умерла.
На уроке саамского языка у Натальи единственной нет опыта говорить по-саамски или понимать язык. У остальных истории очень похожи.
– У меня родились две внучки, и я сейчас восстанавливаю язык. Я хочу, чтобы они слышали ту речь, что я слышала от бабушки. Я понимала язык до того момента, пока меня не забрали в интернат. С интерната я перестала понимать саамский язык. Он ушел в пассив.
– Я родилась в Лопарской, всю жизнь здесь прожила. С нами мама, папа и бабушка разговаривали только на саамском языке. Между собой они разговаривали на саамском. Но мы отвечали только по-русски. У нас мама умерла в 2006 году, и теперь нам не с кем общаться на родном языке.
У меня дома все разговаривали по-саамски. Сдали меня в интернат, я даже не разговаривала на русском. Меня били по губам. И так мне отбили желание говорить на родном языке.
– Я начала саамский язык учить, когда переехала в Ловозеро, а до этого жила с карелами. Когда переехала и стала ездить с ребятами на сенокос, они все разговаривали на саамском. Дома у нас тоже разговаривали на саамском языке, но так, чтобы люди приезжие не слышали саамской речи.
– Когда я в школу пошла, своей бабушке я запретила говорить на саамском: мол, не говори так, а то дяденька милиционер придет и тебя заберет. Помню, она села и заплакала, что даже дома нельзя говорить по-саамски.
– Моя мама в детстве попала в интернат, и она не помнила саамский язык. Все, что я помню, – мама умела считать до десяти. Я тоже могу, но путаю 8 и 10.
Собравшись вместе на урок саамского языка, вспоминая отдельные слова и выражения, обнаруживают и разницу в произношении. В саамском языке четыре диалекта, и в каждом несколько говоров. У каждого из детства нашлась история про "трудности перевода". То как бабушку попросили принести в больницу на анализ кал, а она принесла лоб оленя – по-саамски калл. Или как свекровь, разговаривающая на одном диалекте, попросила невестку, говорящую на другом, подать ей тряпку. А та привела живого барана. Ну и любимая шутка всех саами – это слово "очень". По-русски оно звучит как известное слово из трех букв – "х…й". Очень вкусно, очень красивая женщина… Вспоминают и заливаются смехом.
После урока саамского женщины перебираются в соседнюю куваксу. Там Надежда Ляшенко (Фенина) рассказывает о том, чему учила ее бабушка и мама. Надежда – нойд (шаман). Но как она сама говорит, у саамов нойдом был каждый второй. Нойд – человек, который просто умеет слышать и понимать природу. Надежда учит "заговаривать" воду, меняя ее качество. И учит, какие корни и растения где искать для того, чтобы сварить лечебную саамскую мазь.
– Прислушайтесь к своим ощущениям, обратитесь к природе, она сама вас приведет к нужному пню и сама подскажет, где растет можжевельник. Если ты с доверием относишься к природе, она откликнется.
Идем в лес собирать ингредиенты для мази: по два маленьких корешка от старого пня сосны, пять веточек можжевельника и горсть ягеля. Больше не нужно. Саами берут от природы только то, что нужно.
– Моя бабушка, когда дед вернулся с Первой мировой войны, весь израненный, ходить не мог, она его сосной вылечила. Собирала под корой слой, сушила его и этим жиром делала припарки. Наша природа очень многое дает для нашего здоровья. Прабабушка моя 119 лет прожила.
У Надежды в руках помощник – "шувва" (в переводе на русский – ветерок). Шувва – у саами любимый инструмент. В отличие от бубна, его легко перевозить. Маленький, сделать можно из любой дощечки, протянув через него две нитки. Раскручиваешь шувву в руках и потом растягиваешь и отпускаешь. Дощечка крутится, издавая "шум ветра". Многие саами играли с шуввой с детства. Нойд же шуввой не только духов природы призывает, но и, по словам Надежды, сканирует человека.
– Я не врач, я просто слышу, где есть проблемы у человека. Звук от шуввы резонирует и меняется. Где нет проблем, он проходит чисто, где есть проблема – звук меняется. Я это слышу и, если есть необходимость, подсказываю человеку, что ему нужно к такому-то врачу. Чем могу сама помочь – помогаю. Как моя бабушка, лечу постукиванием палочек. Создается резонанс, и боль уходит. Вон Наташа подтвердит, у нее была проблема со здоровьем, с которой много лет не могли справиться врачи. Я ей помогла и научила ее саму с этой проблемой справляться.
У Натальи теперь есть собственные палочки. Но вечером она выстраивается в очередь из желающих, чтобы Надежда и ее простукала. Меня тоже сканируют шуввой – и правда, угадывают болячки.
– Меня в детстве называли Ворона Карковна. Говорили: ты лучше молчи, а то как скажешь, так и будет. Но иногда меня специально звали: иди, посмотри, есть там перелом или нет? Я говорила – ну разве не видно, что кости сломаны. Это я сейчас понимаю, что немногие это видели. А я видела. Родословная моя восстановлена с начала 17-го века по церковным книгам. Но в церковных книгах же не написано, кто чем занимался. Потому первый я нойд в роду или нет – я не знаю. Но у нас каждый второй этим занимался. Врачей-то не было. Передавалось из поколения в поколение, как пользоваться природой, как вылечиться, как кровь остановить. Моя прабабушка легко "зашептывала" кровь. Что это? Шаманство? Я не могу назвать себя нойдом, как я говорю, я изучаю этот вопрос.
– А расскажи про свою семью. Я знаю, что твоего деда и его братьев расстреляли в 1937 году.
– Во время сталинских репрессий все народы пострадали. Мой дед с братьями ходили за оленями. А для оленя же границ не существует. И сейчас норвежские олени заходят к нам пастись и наши предъявляют норвежцам претензии. Для оленя – где есть хорошее пастбище, туда он и идет. И вот они ходили за свои оленями в сторону Финляндии. А им приписали какую-то шпионскую деятельность. 8 августа 1937 года арестовали, а 24 августа под Питером в Левашёвской пустоши всех расстреляли. Восемь человек из семьи. Потом, когда мы документы подняли, мама все сетовала, мол, за что старичка расстреляли. А я по документам смотрю, ему было 49 лет. У него только сын родился. И мало того что их всех забрали и оставили семьи без кормильцев. Так жен с детьми выселили с насиженного места с Западной Лицы. Вывезли в декабре, не дали ничего собрать. Мама рассказывала, что у них были спальники из оленьих шкур. Они выроют ямку в снегу, в шкуру завернутся, палку-хорей воткнут, чтобы, когда снегом занесет, их можно было найти. И говорят энкавэдэшникам: вы только нас не забудьте. И так они добрались до Шонгуя. В Шонгуе у моей бабушки сестра жила. Так я в Шонгуе и живу.
На следующий день в поселке Лопарская должны были состояться традиционные, 26-е по счету Саамские игры. Сестры Шаршины к ним тоже готовились. Правда, в этом году отказались варить уху. Гостей раньше приезжало до 700 человек. Сейчас меньше, но все равно тяжело. Сестры продолжают на общественных началах участвовать в организации праздника. Хотя признаются, что когда Саамскими играми начала заниматься администрация, они сильно изменились.
– Мы первые 25 лет варили уху. Все это организовывали, сцену делали. Тогда все было по-другому. Район стал организовывать праздник по-своему, стало меньше саамского в нем. И мы махнули рукой. От саамских игр уже ничего не осталось. Просто нужно назвать праздник "Игры в Лопарской", и все. Хотя благодаря празднику за эти годы народ хотя бы узнал, что мы есть. Подходят ко мне, спрашивают: а вы саами, вы в куваксах жили? А вчера внучка говорит: "А где мой саамский костюм, а шапка моя где?" Я говорю: "В музее. Вся наша одежда в музее".
Музей – комната в местном Доме культуры. Создан он сестрами Шаршиными из одежды и предметов быта, принадлежащих их семье. Лида показывает, что сшила она. Тут одежда и ее, и сына. И рассказывает о своем новом увлечении. Она почти перестала шить из кожи оленя. Зато теперь шьет изделия из кожи рыбы: семга, щука, угорь…. Из рыбьей кожи получаются изделия не менее крепкие и очень красивые.
– Кожу этого угря я привезла из Норвегии, – Лидия Большунова (Шаршина) показывает пояса, сшитые из угря для себя и сына. – Сын живет и работает в Финляндии. Все мечтаю к нему съездить. Раньше часто ездила. Это ведь недалеко. 353 километра от моего крыльца до его крыльца. Прыг в машину – и там, когда виза была. А теперь у нас не стало визовых центров ни в Мурманске, ни в Санкт-Петербурге. И неизвестно где эту визу получать. А раньше мы часто ездили. На всякие слеты, выставки-продажи. Саами же живут на четыре страны – Россия, Швеция, Норвегия, Финляндия. Сын у меня там получил вид на жительство и рабочую визу, и я имею право к нему поехать.
– А он не хотел бы в России оленями заниматься?
– Он очень хотел бы, но тут оленей нет.
Олени в Кольском районе теперь действительно в диковинку. Раньше на празднике их было много, сейчас привезли двух, чтобы дети могли посмотреть на них вживую. Традиционные игры модернизировались. Аркан кидают на бутафорских оленей, прыгают не через нарты, а через сколоченные из дерева коробки. Судья по "ловле на банку" не может ответить, почему саами ловили рыбу на консервную банку. Предположил: чтобы сберечь природу и не ломать ветки для удочки.
Кстати, имея сноровку, можно вместо спиннинга реально обойтись пустой консервной банкой. Но рыбалка в этих краях запрещена. Удивительно – река есть, а рыбаков на ней нет. В Лопарской ловить в принципе нельзя.
– Существует закон: поймал, отпустил. Тут место нереста, – поясняет Валентина Совкина. – В других местах ты можешь ловить для пропитания. Заявочным принципом, если коренной народ. Но, как правило, тебе могут отвести для этого участок, где рыбы-то и нет. А сейчас еще и правила поменялись. Раньше мы могли квоту свою отдать промышленникам, а они нам привозили либо рыбу, либо деньги. Сейчас получатель квоты должен лично присутствовать на рыбалке. То есть твой муж без тебя не имеет права рыбачить, если квота твоя. На удочку можно ловить, но не красную рыбу, не семгу. Щуку, например. А на лососевые – даже на спиннинг и удочку – берешь лицензию.
Саамские игры закончились, съемочные группы разъехались, три сестры "без рук, без ног" сидят в домике и пьют чай.
– Сейчас нам стало полегче, мы, саами, теперь типа фишка Кольского полуострова. Но что мы пережили! У нас хорошее стадо было. Можно было жить. Но нас в прямом смысле банкротили. За что только нас не штрафовали: за то, что олень листочки ел, за то, что кто-то там нагадил, кто-то чай пил, оставил в лесу кострище. Презервативы оставили. Один раз оштрафовали за то, что кто-то посадил черную смородину. За то, что посадили картошку. Почему вы там картошку посадили? Эта земля у вас в аренде, не имеете права. Нас за все наказывали. Дали участок ближе к дороге, удобнее стало, мы перевезли туда своих оленей, сто голов. Но потом на меня добропорядочные граждане написали заявление, что я перекрыла дорогу Мурманск – Лотта. На меня завели уголовное дело. Приехали следователи смотреть. Ну, где я перекрыла дорогу? Им, наверное, дачи нужно было строить тут у воды. А еще написали, что я держу оленей голодом, не закупаю корм, а они бегают по лесу, тундре и сами едят. Ну так олень так и должен питаться!
Но добил нас очередной штраф в почти полмиллиона за то, что по проекту мы должны были установить изгородь, нарубить столбы и натянуть сетку. А я решила: зачем же буду рубить лес, просто на деревья на маленькие в 2 сантиметра скобы натяну сетку, и все. Но мне назначили штраф в 465 тысяч за якобы погубленные деревья. Это были 90-е годы, по тем временам – огромные деньги.
– Так деревья те выжили?
– Они как росли, так и растут. Что им сделается, это всего лишь скобы. Ну, просто задача была нас обанкротить. Пусть лучше саами пляшут и поют, чем занимаются каким-то делом.
Оленей, даже оленеводов расстреливали. Мы просто кому-то мешали. Нас посадили опять на самый низ, и мы опять карабкаемся. Правда, сейчас легче, даже субсидию можно взять. Но мне много лет, чтобы до конца подняться.
Задаю Елене вопрос: "А как же дети, не хотят подхватить их дело, родовую общину?" – "Я тоже не сразу к этому пришла".
