Почти целый месяц, с 14 сентября по 9 октября в Петербурге проходил один из самых волшебных фестивалей на свете – EARLYMUSIC. В концертных залах и дворцах пели барочные скрипки, причудливо цвели балеты, посвященные Анне Иоанновне и Людовику XIV. Фестиваль с такой изысканной программой проходит в Петербурге уже 22-й год
…Молодожены, юные и прекрасные, как-то легкомысленно, чуть ли не по рассеянности, изменяют друг другу. Однако, любовь сильнее иных случайностей – молодые люди прощают друг друга, и кажется, что тень трагедии рассеивается навсегда – он и она будут жить долго и счастливо. Но никогда не говори никогда: в нее влюблен критский царь Минос, в него – богиня зари Аврора.
Юный муж отказывает богине, но юная жена, мучимая ревностью, прячется в кустах – подсмотреть, не изменяет ли он ей. Он принимает ее за дичь и стреляет. Это сюжет первой русской оперы “Цефал и Прокрис”.
Еще двое юных и прекрасных, Атис и Сангарида, любят друг друга, но Сангарида обещана в жены другу Атиса, к тому же, опять в жизнь смертных вмешиваются боги, и все кончается очень плохо.
Атис по вине богини Кибелы в припадке безумия убивает возлюбленную и, увидев содеянное, закалывается, а влюбленная в него богиня в позднем раскаянии превращает его в сосну. Таков сюжет любимой оперы Людовика XIV "Атис". С Королем-Солнцем уже не поспоришь, но оказывается, такие спектакли сегодня пользуются огромной любовью российской публики.
Фестиваль EARLYMUSIC – это не просто музыка барокко, ренессанса, средневековья и классицизма в аутентичном исполнении. Игры со временем популярны сегодня, масса реконструкторов воссоздает то наполеоновские сражения, то битвы Второй мировой, то рыцарские турниры. То, что делает EARLYMUSIC, – это не реконструкция, это гораздо более пристальное вглядывание в человека прошлых эпох. Поэтому тщательно воссозданные костюмы, жесты, речь, манера игры на скрипке или клавесине, – это не самоцель, а инструмент – чтобы лучше видеть человеческую душу. Именно поэтому сегодня, через 22 года после рождения EARLYMUSIC, его создатели не выдохлись, а обрели ясное видение своих задач, – говорит бессменный художественный руководитель фестиваля барочный скрипач Андрей Решетин, возглавляющий также ансамбль “Солисты Екатерины Великой”.
– Андрей, у такого фестиваля, как ваш, должно быть чудесное рождение – Вы помните, как он начинался?
– В 90-е годы в Петербурге появился маленький ансамбль старинной музыки Musica Petropolitana, я был там скрипачом. В 1993 году мы выиграли конкурс ван Вассенара, это было впервые, когда русские музыканты, занимающиеся аутентичным исполнительством, поднялись так высоко. Это открыло нам разные возможности, мы гастролировали по Европе, многое видели и слышали, и нам хотелось этим поделиться. Однажды я гулял на Васильевском острове, смотрел на Неву и думал – Господи, ведь этот город создан для фестиваля старинной музыки – почему его нет? В то время в Англии были лучшие барочные скрипачи, Моника Хаггет и Эндрю Мэнзи, мы мечтали их пригласить. Это было за год до 300-летия Великого посольства. Мы обратились в Британский совет, и его новая директор – Элизабет Уайт стала нам помогать. Идея была такая – посольство Петра в Голландию, а потом в Англию стало мощной инъекцией, после которой у нас все есть, а вот старинной музыки, которая мощно расцвела в Европе в 70-е годы ХХ века, нет, – так не повторить ли нам эксперимент, не сделать ли набор концертов. И Элизабет Уайт сказала – да, но почему концерты, давайте делать фестиваль. Первый фестиваль состоялся в 1998 году.
– Нам от предков досталась фантастическая страна, она недоделанная, и это прекрасно – значит, есть работа для нас. Это оскутное одеяло культур, его надо представлять единым, как цветущий луг. При Петре Первом здесь жил Дмитрий Константинович Кантемир, Анна Иоанновна привезла сюда итальянских музыкантов, рядом с ними были и турецкие музыканты, османская музыка, Кантемир здесь впервые перевел Коран на татарский язык, мало кто об этом помнит. Он написал огромный трактат “История возвышения и упадка Османской империи”, сочинил очень много турецкой музыки, которая сейчас считается народной, а еще он был прекрасным архитектором, он сам построил в Константинополе свой дворец и несколько греческих церквей. А здесь его дворец был рядом с Мраморным дворцом, это была первая постройка юного Франческо Бартоломео Расстрелли. И, конечно, Кантемир влиял на него как архитектор, можно предположить, что в том дворце были османские мотивы, и это кружит голову и меняет наши представления о Петербурге. А первый русско-японский словарь был составлен еще при Анне Иоанновне. То есть на поверхности видна клумба – наше отечество, а корни уходят в разные концы, и это показывает нам, что ключ от нас самих всегда лежит в ком-то другом, так устроил Бог.
– Как вышло, что ваш фестиваль стал таким огромным просветительским проектом?
– Мы объединили наши образовательные проекты под названием Old AXL академия EARLYMUSIC, в честь старого Акселя, андеграундного художника (Бориса Аксельрода – СР). У него было такое свойство – рядом с ним люди раскрывались. Старинная музыка существует в России во многом благодаря его мансарде, это было сердце питерского андеграунда в 70-е годы, в 1982 году его выгнали из СССР, это было очень тяжело для всех нас. Сейчас мы понимаем, что Old AXL академия, наши исследовательские образовательные проекты стали сердцем EARLYMUSIC. Мы ведем эти проекты целый год, а потом представляем результат и приглашаем звезд, чтобы сопоставить этот результат с тем, что есть в Европе. Основное слово для фестиваля – это развитие. Мы восстановили наше представление о том, какая была музыка в Петербурге, в России на протяжение всего XVIII века. Мы никогда не были вторичной культурой, мы всегда определяли ее пути, просто у нас беспамятство–видимо, от нашего богатства. Опера и балет в России в XVIII веке были лучшими. Ансамбль “Солисты Екатерины Великой” много занимается этой музыкой, мы восстановили оперу “Цефал и Прокрис” , мы уделяем много внимания русскому балету – каким, например, он был при Петре Втором. Что касается музыки конца XVIII века и начала XIX, тут очень много сделал московский коллектив Pratum Integrum во главе с Павлом Сербиным, восстановившим огромное количество музыки. Он сам виолончелист, и он открыл таких выдающихся виолончелистов, как Иоганн Генрих Фациус, служивший 25 лет у Шереметева. Это был лучший виолончелист того времени, он превосходил самого Боккерини. Вот какова наша память – мы говорим о величайших квартетах старой венской школы – Гайдна, Моцарта, Бетховена – и не помним, какие квартеты создавались у нас. Ничто не может сравниться с квартетами Антона Тица, учителя скрипки Александра Первого.
– Как же вы все это восстанавливаете?
Когда к нам приезжали китайцы, они удивлялись – зачем нам специальный ансамбль старинной музыки? Мы объясняли – ну как, традиция прервана, надо восстанавливать.
– Очень трудно было найти ноты первой оперы на русском языке “Цефал и Прокрис”. Ее заказала Елизавета Петровна, но нас интересовало, как она исполнялась в очень маленьком театре в Ораниенбауме, в Картинном доме у Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны. Ноты, по которым играл я, это копия нот, по которым играл будущий царь Петр Третий. Он был фантастическим скрипачом – там есть очень сложные вещи, к тому же, требующие искушенного, изысканного вкуса. А на фестивале этого года мы представили открытие историка Юлии Демиденко – какой прекрасной профессиональной певицей была императрица Елизавета Алексеевна. Она издала 16-голосные партесные концерты (это такой стиль пения, многоголосье), которые она исполняла с лучшими своими певцами. И Анна Иоанновна была просвещеннейшей монархиней с исключительным вкусом, достаточно посмотреть, какие итальянские скрипачи блистали при ее дворе. Императрицы – это душа XVIII века. Мы вот восхищаемся письмом Татьяны, которое написал Пушкин, удивляемся, как возможно такое проникновение – но это было нормой: мужчины в XVIII веке, ради карьеры при дворе императриц, научились считывать женскую душу, понимать женское сердце. И все это был импульс царя Алексея Михайловича. На самом деле Петр не был реформатором, реформатором был его отец. А основной мыслью Алексея Михайловича было – а нет ли самоволия в том, что наша династия правит, а действительно ли мы угодны Богу? Петра мучил другой вопрос – а достоин ли я своего отца.
– Андрей, ваш взгляд на историю – не господствующий. Каким образом фестиваль может существовать в русле такого видения истории?
– Мне есть что положить на чашу весов. Мы восстановили много артефактов, которые подтверждают нашу точку зрения, артефактов, где нет интерпретации историков. В прошлом декабре в Ярославле, в память о ярославском театре Волкова начался Год театра. За неделю до этого мы поставили в московском Кремле, в Патриарших палатах спектакль Симеона Полоцкого “Навуходоносор”. Мы показали, каким был русский театр в XVII веке еще при Алексее Михайловиче, как звучал в то время русский язык.
– А вот это как вам удается?
– Это опять же разговор о том, что ключик от нас спрятан в другом. Только что мы показали на фестивале балет “Атис” Люлли. Французы восстановили, как звучал французский язык при Людовике XIV, эта методология позволила что-то сделать и с русским языком. Елизавета предписала, чтобы в первой русской опере “Цефал и Прокрис” пели дети на русском языке. А это невероятно сложные арии, и драматургия сложная. Но ее идея была – чтобы дети преподали взрослым урок чувств. Сегодня мы бы сказали, что 1755 год был объявлен ею Годом русского языка и литературы: незадолго до этого Ломоносов выпускает “Риторику”, а теперь Сумароков пишет либретто к первой русской опере. И нам надо было обязательно восстановить, как это звучало. Я несколько лет тряс друзей-филологов, ничего не добился. Была зацепка в виде книги Панова, я ее нашел в университетской “Академкниге”. Он говорит о произношении конца XVIII века, о низком и высоком стиле, например, о том, как по-разному произносился звук “г” – иногда просто как выдох, теперь мы так произносим только одно слово – Бог. Вот, например, были прекрасные усадьбы на старой Петергофской дороге – “Га-га” и “Аг-аг”, но звучало-то совершенно иначе - “Ха-ха” и “Ах-ах”. Это для меня был маленький снежный комочек, на который потом многое удалось намотать, стало ясно, например, что в XVIII веке было по крайней мере 8 способов произнесения буквы “г”. Скажем, “генварь” никто не произносил, как пишется – это был такой “энварь”, первая буква – просто выдох. А вот “огнем, уму послушным” – из строки Кантемира – тут как раз твердое “г” должно сверкнуть. В слове “кого” совсем другое “г”, закрытое, память о нем осталась в написании, а в устной речи оно превратилось в “в”. Люди знали, когда в какие одежды одевать слово. Искусство в понятиях того времени – это то место, куда мы можем привести природу – куда она не может дойти без человека. Отсюда фонтаны – вода, текущая вверх, стриженые деревья, поющие кастраты.
– Если говорить о ключевых проектах фестиваля, то Old AXL академия позволила сформировать несколько команд. Одна из них – ансамбль “Солисты Екатерины Великой”, там у нас работает замечательный скрипач и выдающийся исследователь Андрей Пенюгин. Сначала был оркестр, но его содержать невозможно, и мы сохранили ансамбль, который для больших проектов может разрастаться в оркестр. В этом году мы сделали запись 24 каприсов Уильяма Гершеля, созданных задолго до Паганини, в 1763 году, но по своему мышлению они так удивительны – кажется, что звучит музыка Стравинского или Прокофьева, а это рококо. Другая команда – “Санкт-Петербургский балет Анджолини”. В Европе сегодня нет такого ансамбля, как тот, что мы воспитали за 12 лет. В этом году мы представили балет “Танцы со временем”.
– Третий проект – мы показали, пусть в укороченном виде, любимую оперу Людовика XIV “Атис” Люлли. Это результат нашего шестилетнего сотрудничества с Тьери Пето, выдающимся барочным актером и певцом. Он обучил всех нас подлинным барочным жестам, их использованию, французскому произношению XVII века. Я не думаю, что сегодня во Франции можно увидеть оперу времен Людовика XIV на таком уровне. И мы понимаем, куда расти дальше. Четвертый проект связан с тем, что в России сегодня отсутствует ренессансное пение на высоком уровне – начиная от грегорианского. И мы начали складывать такой ансамбль, чтобы он мог, с другой стороны, дать ответ на вопрос – а как такая музыка исполнялась у нас в XVII веке. Все-таки при Алексее Михайловиче существовало 4 стиля – партесное пение, демественное, строчное и знаменное. Я как музыкант понимаю, что сегодня ансамбли зашли в тупик, и чтобы из него выйти, надо освоить европейские техники пения, в том числе грегорианский хорал. И тогда мы поймем, как нам петь и свое, родное. Сейчас на одном концерте у нас была представлена литургическая музыка Европы и России.
– Кто же они, посетители ваших концертов?
– В этом году мы провели международную конференцию, и все ее иностранные участники удивлялись – как наша публика отличается от европейской. У них на старинную музыку ходят только старички, а у нас все так сильно и буйно развивается, на концерты приходит очень много молодежи. Потому что у нас в основе нет идеи поднятия уровня жизни – как прекрасно можно проводить время, слушая старинную музыку. Нет, мы формируем человека, главная идея – человек и развитие. И вот результат: барочная опера, барочные танцы – и вдруг такое внимание, где такое встретишь! Мы счастливы, что удалось создать такой фестиваль и такую аудиторию.
– А может, вообще что-то носится в воздухе, может, возникла потребность не гнаться за модернистскими обманками, а посмотреть на культуру в целом, начиная от корней?
цель – вернуть смыслы самым главным текстам, лежащим в основе нашей цивилизации – понять, что стоит за словами Евангелия, например.
– Это очень важный и сложный вопрос. Когда к нам приезжали китайцы, они удивлялись – зачем нам специальный ансамбль старинной музыки? Мы объясняли – ну как, традиция прервана, надо восстанавливать. Они говорят – как прервана? А у нас никогда не прерывалась. То есть это свойство европейской культуры и, в частности, российской – традиция прервана, многое забылось. В начале ХХ века возникла попытка вспомнить – но это была такая игра в барокко. В начале 70-х годов удалось выложить первый паззл, составить первую картинку, и это процесс объективный: сменялись стиль за стилем, и вдруг все стили стали возвращаться. То есть это объективный процесс нашей культуры: сначала корни прервались, и все пошло по пути науки, а искусства остановились и забылись. Но когда человек придумал водородную бомбу, ступил на Луну, стали возвращаться старые традиции. Сегодня мы думаем, а не отодвинет ли нас искусственный интеллект, – на самом деле, мы сами загнали себя в угол и вынуждены отвечать на вопрос – а что же такое человек. Думаю, те ангелы, которые следят за развитием человека, позаботились о восстановлении традиций, чтобы наш ответ был более серьезным. Наверное, это промежуточный этап, перед тем как ответить на самые сложные вопросы интерпретации текстов и смыслов: все-таки мы восстанавливаем смыслы, а не жильные струны и костюмы.
Наверное, цель – вернуть смыслы самым главным текстам, лежащим в основе нашей цивилизации – понять, что стоит за словами Евангелия, например. Ведь не мы строили фундамент нашей цивилизации, не мы возводили стены, и если мы не поймем, что было в голове у тех, кто все это так хорошо построил, то вместо движения вперед, мы будем только разрушать то, что сделали они. Поэтому эти знания нам необходимы, и поэтому они возвращаются именно сейчас. Наше правительство все время говорит – надо поднимать уровень жизни. Но вся история ХХ века твердит нам, что это бессмысленно – надо поднимать уровень человека, только тогда что-то получится. К сожалению, это противоположные процессы. Мне бы самому хотелось поднять уровень жизни, но нет, надо поднимать уровень человека.
В заключение Андрей Решетин заговорил о свободе. О том, как легко и радостно мы повторяем известные слова – что моя свобода кончается там, где начинается свобода другого. Решетину эта мысль кажется неверной, он считает, что человек определяется своим служением, принятием того, что он должен делать в этой жизни. А свобода нужна ровно настолько, чтобы выполнить то, что он должен, на этом и построена иерархия людей, которые не равны, потому что они должны по-разному.
Вот к таким мыслям приводит музыканта его скрипка. Может быть, здесь и кроется ответ – почему на EARLYMUSIC тянется молодежь, ведь кому как не ей задумываться о смысле жизни.
