Я никогда не видела Ивана Бауэра. Ни на фото. Ни вживую. Прочитала про него уже позже в седьмом томе Ленинградского мартиролога. Но мне выбрала его сама судьба. Иван выпал мне в день акции "Возвращение имен". Я просто хотела быть рядом с теми, кто помнит каждого расстрелянного и прочитать имя на Адриатическом побережье, где я в тот день была. Я нажала кнопочку случайных карточек имен на сайте "Медузы" – и мне открылся он.
Бауэр Иван Романович, 1898 года рождения, уроженец и житель хутора Кречно Большезамошского сельсовета Новгородского района Ленинградской области, латыш, беспартийный, член колхоза "Коминтерн".
Арестован 4 декабря 1937 года.
Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 30 декабря 1937 года приговорен как член "латвийской националистической повстанческой группы" к высшей мере наказания.
Расстрелян в Новгороде 14 января 1938 года.
Это все.
Сухие факты. Биографическая справка. Будничная история загубленной жизни.
Я попыталась придумать и прожить за Ивана Бауэра его счастливую жизнь. Сам он этого сделать не смог
Но мне этот Иван показался знаком судьбы. Он мне выпал. Я включила эмпатию и нарисовала себе жизнь Ивана вместе со мной с того самого 1937 года, когда он был арестован. А если бы все пошло иначе. Все пошло по счастливой колее. И рядом я.
Вот Иван молодой и крепкий колхозник. Он много смеется, когда останавливает свой трактор у моего дома, руки моет в алюминиевом тазу прямо во дворе. Мыло от его рук становится черным после первого намыливания. Я выношу во двор полотенце, и оно тоже чернеет от первых рук. А мой Ваня крепкими руками хватает меня за талию и спрашивает своим задорным тенором: "Чего наварила сегодня, хозяюшка? Я голодный, как черт". И я веду Ивана в дом, где все дымится и шкварчит, пышет пользой и калориями. Я разливаю по тарелкам борщ и наяриваю вместе с любимым за обе щеки. Пока он работал на колхоз "Коминтерн", я здесь тоже не дремала. Иван так быстро и легко втягивает еду, будто это воздух.
Иван трудолюбив – и два раза его просить поесть не надо. Он рано встает и пашет землю по три поля за смену. Если и есть какие жалобы на моего милого, то только за то, что он может крепкое словцо при председателе сказануть. Но это ж кто из мужиков не скажет. Нормальное такое рабочее слово. Вылетело – и в поле растворилось.
Я с Иваном вместе пошла на фронт и воевала рядом. И старалась урвать еды побольше, у него метаболизм зверский. Что на тракторе нагуливал аппетит богатырский, что в танке накапливал голод. Ей богу, мне так всегда бывало стыдно за него. Он всегда ел дома перед тем, как выйти в гости, чтобы у гостей не съесть все, что хозяева на стол приготовили.
Вернулся с войны героем. И я при нем, гордая жена героя.
И детей наших мы родили почти под свист пуль. Поэтому дети, наши маленькие Бауэрята, получились такие стремительные и неугомонные, с таким же аппетитом, как у бати. Слава богу, не толстеют. Куда все девается. С батей на даче возятся, гвозди подают, на крыше его страхуют, чтоб не свалился. Мой Ваня так красиво гвозди забивает, так крепко сжимает губами те, что на изготове, а мощной рукой всаживает гвоздь в доску по самую шляпку, у меня аж сердце замирает – до того мой Иван ладный, рукастый и надежистый.
Когда Ивану в 1948 стукнуло 50, он был так же красив, зеленоглаз и смешлив, как и десять лет назад, когда я его первый раз увидела и пропала на всю жизнь. И после 50-ти он трактор водил, как легкий велосипед. Его вся техника слушалась, он хоть мужик и простой, но из тех колхозников, которые скорей ближе в работающей интеллигенции. После смены, съев свои три ведра еды, он любил погрузиться в какой-нибудь умный журнал, технический учебник или книгу по новинкам сельхозтехники. Засыпал, правда, через пять минут, так упахивался после поля и обеда. Я снимала с него штаны и аккуратно переводила с лежачее положение, чтобы не расплескать сон трудового человека.
Долго Ивана не могли на пенсию выгнать, он же всегда был крепким и упорным, попробуй ему сказать, посидите, дедушка, вдруг вы устали. Какой дедушка, он в 60 был крепким и красивым, все девки в колхозе глазки строили. Но знали, что рука у меня тяжелая, да и патлы любой оборву.
Мы с Ваней столько пережили вместе, поженились поздно, ему уже сорок было, мне 35. Все смеялись, что молодая была не молода и что мы молодые старожены. В 38-м и поженились, прямо в колхозе. Он меня на тракторе катал в белом платье. На дворе 14 января, мороз 25, а я в легком платьице, счастливая, рот от смеха не закрывался. Фотографии до сих пор хранятся в "Коминтерне" в красном уголке.
И дети у нас поздние, и внуки у нас поздние. А все любимые, зеленоглазые. Крепкие. Мальчики сильные и с таким же аппетитом, как у старшего Бауэра. А девочки все в меня – кареглазые и неспешные.
Сейчас под старость сидим вдвоем и вспоминаем, какую хорошую жизнь с Иваном прожили. Честную, достойную. Не стыдно внукам в глаза глядеть. И колхозники, с которыми работали, говорят, что честнее Ивана не встречали в наших краях.
Да, Ваня, хороший у нас случился 1937 год, год нашего знакомства. Морозы стояли крепкие, 4 декабря был рекордный трескучий холод. А ты был в легкой расстегнутой кофте, весь такой жаркий, даже пар от тебя шел горячий. Хорошо, что ты тогда подъехал на тракторе к моему дому и воды попросил. Ты – моя судьба. И когда ты попросил выйти за тебя всего спустя три с небольшим недели после знакомства, никто не удивился. Мы сразу поняли, что 30 декабря 1937 года наш судьбоносный день. День, когда я сказала тебе да. И твои латышские сваты показали такой богатый платок, что я аж присела от захлестнувшего меня счастья и ожидания долгой и счастливой жизни.
Любимый мой Иван Бауэр, спасибо за эту долгую и счастливую жизнь.
Иван Бауэр был арестован в декабре 1937-го. Расстрелян в 40 лет. Я попыталась придумать и прожить за Ивана Бауэра его счастливую жизнь. Сам он этого сделать не смог.
Наталья Севец-Ермолина – журналист
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
