"Легче поставить памятник". "Дети ГУЛАГа" хотят вернуться домой

Дети жертв политических репрессий продолжают борьбу за возвращение на прежнее место жительства своих арестованных родителей. В 2019 году Конституционный суд России потребовал исправить закон "О реабилитации жертв политических репрессий", который фактически не работал из-за внесенных в него ограничений, и восстановить права "детей ГУЛАГа" на отобранное в 1930-е годы жилье. Несмотря на эти предписания, в 2020 году правительство внесло в Госдуму законопроект, по которому жертвы репрессий просто не доживут до момента своего возвращения домой, выяснил корреспондент Север.Реалии. Почти 65 тысяч человек подписали петицию с требованием полностью исполнить решение Конституционного суда.

Евгения Шашева родилась в поселке, которого нет на карте. Когда-то он назывался Асфальтитовый Рудник, в нем шла большая разработка битумного материала, асфальтита, используемого при промышленном строительстве и изготовлении боеприпасов. В 1968 году разработку закрыли – шахты затопили, а в 1976 году поселок был переименован в Кэмдин. В конце 1930-х – 40-е годы на руднике работали заключенные Ухтижемлага. В семье двух репрессированных – Галины Третьяковой и Бориса Чебоксарова – в 1950 году и родилась Евгения Шашева.

– Мое детство проходило на территории ГУЛАГа. Поселок был очень маленький, это был свой мирок, – рассказывает Евгения Шашева.

Семья Чебоксаровых: от Лозанны до "шпионажа"

В 1937 году Бориса Чебоксарова арестовали по 58-й статье "Шпионаж". Вместе с отцом, Николаем Чебоксаровым, их забрали из квартиры в Москве по адресу: Козицкий пер., д. 1а, кв. 31, и увезли на допрос. 3 ноября Николая Николаевича расстреляли в Бутово, его сына сослали на Север – в Республику Коми.

По воспоминаниям Евгении, отец никогда не рассказывал подробностей своего ареста. Их она узнала уже после его смерти (Борис Николаевич умер в 1987 году), когда в 2006 году пришла в Центральный архив ФСБ знакомиться с делом отца и сына Чебоксаровых.

– Мы долгое время не знали, что дедушка тоже погиб. Думали, что он был сослан, так же как отец, был где-то в лагере – никаких известий о нем не было. Узнала только в 2006 году, что он захоронен на Бутовском полигоне, что его почти сразу после ареста расстреляли, – говорит Евгения.

Тогда же она узнала, что на допросе ее дед, Николай Чебоксаров, дал показания на своего сына Бориса: он рассказал, что получал сведения от своего сына, который являлся слушателем курсов пиротехников при военном складе №36 в г. Лосиноостровск. Евгения говорит, что, готовясь к экзаменам на курсах, отец действительно пользовался документацией, но она не была секретной, поэтому не исключено, что дед дал показания под пытками.

– Зная по рассказам своего отца, я же деда не видела никогда, невозможно, чтобы они дали показания друг на друга. Отец рассказывал, что в их семье настолько все было порядочно, что не может быть это правдой. Вообще, отец не затрагивал эту тему. И если их пытали – это одно дело, но, скорее всего, это все просто сфабриковано, – считает Шашева. – До сих пор воспоминания о посещении архива жуткие – что-то темное, гнетущее. Хотелось поскорее уйти из этого места.

Древний купеческий род

Семья Чебоксаровых – древний купеческий род из Поволжья, города Симбирска. Прадед Евгении, Николай Чебоксаров, занимался мукомольным делом: у семьи был свой доходный дом, половина мельницы. В начале века прадед отправил своего сына Николая Николаевича с женой и старшим сыном на учебу в Швейцарию, там, в 1911 году и родился отец Евгении – Борис. Штамп в паспорте с местом рождения – город Лозанна, Швейцария. Звучит красиво, но в 1937 году он сыграл вовсе не в пользу ее отца.

После окончания Женевского университета Чебоксаровы вернулись на родину, чтобы возглавить семейное дело. Но вскоре Николай Чебоксаров с женой и детьми переехал из Симбирска на Дальний Восток, а оттуда – в 1925 году – в Москву. В столице Борис окончил школу, затем – МГУ, и, отработав по направлению в Грозном, в 1936 году вернулся в Москву, где работал в "Главспирте" инженером-химиком.

В 1937 году в Москву к Чебоксаровым приезжал знакомый Николая по службе на Дальнем Востоке японец Кемира. Евгения считает, что именно эта встреча и стала причиной обвинения ее деда и отца в шпионаже – "кто-то сообщил куда надо" о приезде заграничного гостя.

– Я это узнала уже из документов архива ФСБ. Когда дедушка работал на Дальнем Востоке, он встречался с японскими делегациями, с представителями Японии. И когда они уже жили в Москве, деда посетил японец, который находился в то время в России. Об этом донесли, и его забрали, – рассказывает Евгения Шашева.

"Ее пытали"

В Коми Бориса Чебоксарова направили на работы на Асфальтитовый Рудник. Там он познакомился с матерью Евгении – Галиной Третьяковой.

Галина Георгиевна родилась в 1919 году в Петровском районе Ставропольского края. До войны она работала дегустатором на винзаводе. Во время эвакуации завода в 1942 году Галина отвечала за перевозку коллекционных вин, но отправить всю коллекцию не успела – пришли немцы. Из-за того, что она отказалась сдать ключи от погребов и выбросила их в штабель с пустыми бочками, ее взяли в плен. Следующие три года она провела в трудовых лагерях. Подробностей жизни в лагере Галина Третьякова почти не помнила: у нее были провалы в памяти из-за пережитых стрессов и физических истязаний.

– Из-за этой амнезии она не могла долго вспомнить, где она родилась, кто ее родные. До сих пор не знаем ничего, есть ли они – обращались в программу "Жди меня", но без результата, – говорит Евгения Шашева. – Ее пытали, у нее были повреждены кисти рук, она не могла сама ни стирать, ни делать какую-то работу по дому.

На момент освобождения Галина Третьякова находилась в трудовом лагере в Польше: после прохождения фильтрации советские власти обвинили ее в том, что она служила в немецкой комендатуре, и в 1946 году отправили в Коми в спецпоселение.

В то, что ее мать могла служить нацистам, Евгения никогда не верила: слишком много нестыковок было в обрывочных рассказах матери. Евгения обращалась в архивы, но ни в Сыктывкаре, ни в Москве подробностей жизни Галины Третьяковой в плену не было. В конце 1980-х ей помог запрос в Ставропольский край – оттуда прислали выписку из немецкого архива, где было расписано, сколько месяцев, где и когда ее мать находилась в трудовых лагерях, – ни слова о немецкой комендатуре там не было.

– И немцы ей даже вернули часть денег в качестве компенсации, был "Фонд взаимопонимания и примирения", она получила какие-то деньги. Но боль осталась на всю жизнь, – говорит Евгения.

Мой Жень-Шень

В ноябре 1955 года дело по обвинению Бориса Чебоксарова было прекращено из-за отсутствия состава преступления, в 1957 году его реабилитировали. В 1961 году его перевели на Ярегское нефтяное месторождение. Уже после смерти отца Евгения узнала, что в 1963 году он делал попытки вернуться в столицу. Но из-за правила "сто первого километра" не смог: репрессированным и их семьям запрещалось селиться в пределах 100-километровой зоны вокруг Москвы, Ленинграда, столиц союзных республик.

– ГУЛАГ накладывал отпечаток, конечно, люди были сломлены. Когда он пробовал вернуться в Москву, он собирал справки, вероятно, тогда ему напомнили о его прошлом, – говорит Евгения. – Когда в школе была возможность получить путевку в пионерский лагерь, а на работе за особые успехи можно было получить путевку в Венецию, я не раз слышала в свой адрес: "Вы не забыли, кто ваш отец?"

Барачные деревянные дома на две семьи с печным отоплением, 30-градусный мороз зимой, нескончаемый гнус, комары, мошки летом – Евгения очень хорошо их запомнила из детства.

– Из-за того, что у мамы были повреждены руки, я ребенком зимой полоскала белье в реке в проруби, – вспоминает она.

Трудно было всем, но ее детство все равно было счастливым, говорит Евгения: отец ее всегда защищал и никогда не наказывал.

– Для меня наказание было, когда он говорил: "Сядь и подумай". Отец мне сказки Киплинга рассказывал в лицах, я выросла в любви и заботе, мой отец – это мое светлое пятно в жизни. Я не могу четко сказать, как я отношусь к тому времени – да, миллионы жертв, но рядом со мной был мой отец, который тяжесть ситуации скрашивал: он был удивительным человеком. Знаете как он меня называл? Мой Жень-Шень.

Отец всегда учил ее ценить людей за поступки, а не за их записи в личном деле. О ГУЛАГе, об аресте, о всей несправедливости, которая свалилась на него в его жизни, он никогда не рассказывал.

– В поселке жил бывший охранник, который работал на зоне, когда отец был заключенным. Однажды я обратила внимание, что к этому человеку отец по-другому относится. Когда спросила о причине, он сказал: "Это бывший охранник, который брал до 200 человек заключенных и водил их в лес, чтобы они могли заготовить грибы-ягоды, чтобы они не умирали с голоду", – вспоминает Евгения.

О том, как сложилась бы жизнь ее семьи, если бы в 1960-е отцу разрешили вернуться в Москву, Евгения может только предполагать. Она вспоминает, как в одну из их совместных поездок в столицу отец привел ее к дому, где его арестовали в 1937-м, и сказал: "Отсюда меня забрали…"

Москва всегда была для нее родным городом: много времени в детстве она проводила в гостях у дяди, которого не затронули репрессии из-за того, что в конце 30-х он был в экспедиции.

– У моего дяди не было детей, поэтому все каникулы я проводила у него и бабушки в Москве, – вспоминает Евгения. – Так что половину жизни я провела в Москве, меня делили на две семьи.

Суды и унижения

В 1991 году был принят закон "О реабилитации жертв политических репрессий", который давал право репрессированным гражданам вернуться на место жительства на момент ареста. Государство обязано предоставить им в тех городах социальное жилье, причем в первоочередном порядке. Это касалось и их детей, родившихся уже в лагере или ссылке.

Для того, чтобы встать в эту очередь, Евгения Шашева должна была доказать, что она сама была дочерью репрессированного и реабилитированного заключенного.

– Cтолько унижений я пережила! Когда я только написала заявление о том, чтобы меня реабилитировали по отцу, мне вообще сказали: "Вы что, хотите двойные льготы получить?" Даже вспоминать не хочется, – рассказывает Шашева.

Только в 2014 году, пройдя все судебные инстанции, она добилась, чтобы ее как дочь ссыльного признали пострадавшей от политических репрессий. Тогда же начались ее "хождения" по московским чиновникам: в департаменте городского имущества отсутствовал регламент постановки на учет такой категории граждан, как лица, подвергшиеся политическим репрессиям.

– Юрист ДГИ сказал, что за последние пять лет к ним не было никаких обращений от таких, как я, – говорит Шашева.

В 2005 году в закон "О реабилитации" внесли поправку, по которой жилье реабилитированным предоставляется региональным законодательством: это сделало и без того буксующий закон невыполнимым. По нему реабилитированные должны доказать, что либо они являются малоимущими, либо их жилплощадь должна быть "меньше учетной нормы", в Москве для постановки в очередь бывшие ссыльные должны прожить в столице не менее десяти лет, не иметь в собственности другого жилья и быть малоимущими. Выполнить эти требования практически невозможно.

– Сколько бы я ни судилась, меня суды возвращали к этому закону. Куда только ни обращалась: и в приемную президента, и в приемную "Единой России", и депутатам в Госдуму от Республики Коми, в прокуратуру. Все меня внимательно слушали, все поддакивали, но отправляли запрос в ДГИ – и ответ был один и тот же: по закону города Москвы "По обеспечению жителей города Москвы жилплощадью", я должна прожить 10 лет на законных основаниях в Москве, быть малоимущей, чтобы получить жилье. Где я должна была прожить, каким образом – на это ответа не было, – рассказывает Евгения Шашева.

В 2019 году Евгению нашли юристы Института права и публичной политики Григорий Вайпан и Наталия Секретарева. Вместе с другими "детьми ГУЛАГа" Алисой Мейсснер, Елизаветой Михайловой, Евгения Шашева обратилась в Конституционный суд РФ с жалобой на действующий вариант закона. В декабре 2019 года суд постановил исправить закон "О реабилитации жертв политических репрессий" так, чтобы жертвы репрессий могли получить жилье по прежнему месту жительства без дополнительных условий. Казалось, справедливость будет восстановлена. Но летом 2020 года российское правительство внесло в Госдуму новый законопроект, который игнорирует предписания КС.

"Вопреки решению Конституционного суда правительство предлагает оставить жилищное обеспечение жертв репрессий в ведении регионов. Жертвы репрессий попадут в самый конец общей очереди на жильё. Например, в Москве стоять в такой очереди нужно больше 30 лет. В этом году Алисе Мейсснер и Евгении Шашевой исполнилось 70 лет. После решения Конституционного суда московские власти поставили их в очередь –​ сейчас перед ними 54 тысячи семей. Когда подойдёт их черёд, им будет уже больше 100 лет", – говорится в петиции, под которой стоит 65 тысяч подписей.

Представители детей репрессированных настаивают, чтобы правительственный законопроект был отменен, а вместе с ним рассмотрен альтернативный проект, по которому жертвы репрессий в течение одного года должны получить федеральные выплаты на строительство или приобретение жилья.

– Альтернативный законопроект решает обе проблемы – он предусматривает федеральные выплаты на жилье по аналогии с ветеранами, вынужденными переселенцами и чернобыльцами. И есть срок – один год с момента подачи заявления. Мы добиваемся того, чтобы альтернативный законопроект был принят, а правительственный отклонен. Но может быть и так, что правительственный законопроект исправят – внесут в него поправки из альтернативного, это нас тоже устроит, – считает автор петиции юрист Григорий Вайпан.

По подсчетам сотрудников Института права и публичной политики, сегодня на всю страну осталось в живых всего 1,5 тысячи жертв репрессий, ожидающих переезда, и таких людей с каждым становится все меньше, а через 10–15 лет возвращаться "домой" будет просто некому.

– Я очень удивлена позиции нашего государства. Получается, если бы какие-то аферисты отобрали бы квартиру, то и общественность, и правосудие встали бы на сторону потерпевшего. Мы часто видим по телевизору с экрана такие истории. А нашу семью лишило квартиры государство, и меня не считают потерпевшей. Это удивительно, – говорит Евгения Шашева.

Последние 46 лет Евгения Шашева прожила в поселке Нижний Одес Республики Коми – в 70 км от ближайшего крупного города – Ухты, в 100 км от места, куда сослали ее отца и мать и где она родилась. Нижний Одес был основан в 1961-м как поселок нефтяников, когда открылось Западно-Тэбукское нефтяное месторождение. В "лучшие времена" здесь жили и работали до 10 тысяч человек, но последние годы население уменьшается – в основном тут останавливаются вахтовики, которые работают еще севернее. Евгения Шашева называет свой поселок современным, чистым, уютным, но говорит, что жизнь в нем угасает: закрываются детские сады, оптимизируются школы, не хватает врачей. Возвращение в Москву для нее – это не только восстановление справедливости в память об отце, но и продолжение жизни.

– В Москву я бы с удовольствием вернулась, но все это под большим вопросом. В нашей стране легче кому-то поставить памятник, чем помочь тем, кто еще жив, – говорит Евгения Шашева.