У нас на Петроградской в домах в основном газовые колонки – хлопотно, конечно, зато воду летом не отключают. Когда наша колонка сломалась, мастер вытащил из нее диковинную деталь – латунный змеевик размером с небольшую кастрюлю – и заменил, поскольку она текла. Эта штука оказалась такой причудливой конфигурации, что мы ее не выбросили, а поставили на подоконник в качестве объекта современного искусства. Однажды утром, выйдя на кухню, мы со старшим сыном обнаружили на столе сложенный вдвое тетрадный листок с единственным словом – большими буквами, синей шариковой ручкой: ВОЙНА. Это младший сын нам оставил, убегая в университет.
Этот листок мы повесили на нашего латунного монстра. Так он там с тех пор и висит. Наша семья разрушена, жизнь разбита, и каждый раз, глядя из своего далека в пространство своей кухни, знакомое до сантиметра, я вижу этот листок. И думаю о том дне, когда смогу его снять – своей рукой.
Сколько всего было за эти два года – и первый шок, и ужас, и дикий, разъедающий стыд за то, что творит твоя страна, а ты ничего не можешь сделать, и передачи в ментовку старшему сыну, отсидевшему 9 суток за антивоенную акцию, и толпы на Верхнем Ларсе, и надежды первого военного лета, когда Украина наступала, а потом – гадкое, ползучее чувство, что ее предают, не давая оружия, но вынуждая наступать снова, – классическая перемежающаяся лихорадка от надежды к отчаянию и наконец – к тяжелому, мутному ощущению, что все это надолго, надолго, и холодный спазм где-то в солнечном сплетении: а доживем ли?
Не знаю. Никто не знает. Еще и израильская резня по осени подоспела – и показалось, что война наступает уже со всех сторон. А теперь вот и Авдеевка пала, и наши заводы раскочегарились и день и ночь клепают смерть, и конца этому не видно.
И как много при этом появилось в мире жителей Изумрудного города, глядящих вокруг через зеленые очки: главная проблема – климат, воевать больше не будем, самая страшная угроза – не кроется ли в улыбке твоего коллеги призрак харассмента. И не то чтобы эти прекрасные люди даже сейчас вдруг резко сняли очки и увидели себя в лесу Людоеда, где они на самом деле и находятся, но все-таки процесс пошел, хоть и медленно.
Даже себе боюсь это говорить – невыносимо страшно за Украину. Каждый день гибнет два, три человека, пять, семь, двадцать – и это только мирных жителей, каждый день наши ракеты разрушают дома, магазины, школы, через каждые несколько месяцев новый город превращается в груду закопченных камней и пепла. Невыносимо. И политологи начинают объяснять, что Запад, вообще-то, Украине ничего не обещал и раз не получилось сразу, то надолго никто не подписывался. И хочется рвать и метать – а что ж вы сразу-то как надо не помогли, сколько бы жизней сохранилось! Невыносимо. Я боюсь задавать себе вопрос: что же останется от Украины, если так будет продолжаться еще год, два, три – сколько?
Фронтовики – те, настоящие – недаром говорили, какая это подлая вещь, война.
Вообще, слово "подлость" – ключевое. Наш Изумрудный город явно захватила злая Гингема, она кривляется, колдует все виртуозней, насылает беду за бедой, и единственный, кто ее не боялся, кто мог бы когда-нибудь плеснуть на нее воды, чтобы она зашипела и испарилась, – убит.
Гибель Алексея Навального – это тоже война. Спецоперация, на сей раз удавшаяся. Несут, несут Леше цветы – день за днем, по всей России. Не для Леши несут – для себя – видят друг друга, понимают, как их много. Но и кремлевская тьма их тоже видит – и винтит, и бьет, и глумится, и деловито сметает цветы в черные трупные пакеты. Молчаливые фигуры уборщиков с мешками похожи на термитов – говорят, они могут выгрызать предметы изнутри: вот стоит шкаф, с виду целый, или дом, а ткнешь пальцем – и рассыплется на щепочки, потому что – пустой.
Черные тоже выедают изнутри нашу жизнь, лишают ее смысла. И людей выедают до полной пустоты, как дементоры в “Гарри Поттере”, и вот уже ходят ролики – танцует какая-то молодежь, издевательски скандируя: “Оторвался тромб! Оторвался тромб!” Этих уже съели.
Война – великий ускоритель процессов, идущих в человеке, коллайдер души. Чистая светится еще ярче, темная – темнеет, затягивая в свою черную дыру и других.
Я смотрю ежедневную хронику: в Купянске горят жилые дома, в Славянске разбита очередная школа, и так каждый день – кто-то погиб под завалами, на кого-то упал обломок ракеты. На днях в Харькове после атаки наших дронов заживо сгорела целая семья – отец, мать и трое детей, мама с детьми пыталась спастись в ванной, прижимала к себе малыша, так и погибли. Это не вмещается в сознании – и то, что после этого, во время этого – мы все так же спокойно ходим по улицам.
Я стою на службе, пою вместе со всеми “Со святыми упокой” – по Алексею Навальному – и думаю не только о нем, но и о тех людях, которые сейчас отбывают арест за то, что положили цветы в его память. И о петербургском священнике Григории Михнове-Вайтенко, которого задержали возле дома, когда он собирался к Соловецкому камню отслужить панихиду, а теперь лежит в больнице с инсультом. И я понимаю, что я уже не та, что была два года назад – тогда во мне кипел ужас, казалось, что я сплю, а теперь я бодрствую как никогда, и во мне кипит ненависть.
А еще один итог черного двухлетия – простота мудрецов. Как же мы верили – хотели верить! – всему светлому сонму экономистов и политологов, что санкции сейчас придушат плохих и зло издохнет, барахтаясь на земле и исходя кровавой пеной. Мудрецы тоже оказались жителями Изумрудного города – их зеленые очки не дали им оглянуться на все, что не влезало в их картинку.
Я вообще думаю, что эта война произошла исключительно из-за зеленых очков – по каким бы причинам их ни напяливали: из-за денег или из-за любимых идей. Идейное гнездышко – самая неприступная крепость: когда-то из нее невозможно было вытащить коммуниста, веровавшего в лучезарность сталинского курса, а сегодня – левака, верующего в антиколониальный дискурс и орущего: “Палестина от реки до моря!”, не зная, ни где это море, ни где эта река, или розового пацифиста, уверенного, что войны – это атавизм и недоразумение. До войны я думала, что большинство людей живут в реальности, – это был мой Изумрудный город, и сегодня он разрушен: люди живут в комфортных для них идеях, и когда их пытаются оттуда вытащить, ожесточенно кричат: я в домике! И чем больше тусовка, тем крепче домик.
Уникальность Алексея Навального еще и в том, что он ориентировался на реальность, не делал, например, вид, что в стране нет национальной проблемы, сколько бы чистенькие яблочки ни зажимали нос – фи! Нос зажать можно, но проблема-то никуда не денется.
Между тем у нас появились новые кладоискатели. Говорят, если найдешь обломки хорошей ракеты и выковыряешь из них уйму всяких дорогих сплавов, вплоть до золота, то на одной ракете можно заработать миллиона два рублей: парочку находок – вот тебе и квартира. Как говорится, всюду жизнь.
“Генерал! Мы так долго сидим в грязи, / что король червей загодя ликует”, – писал Бродский в “Письме генералу Z”, “На смерть, на смерть держи равненье”, – писал Александр Введенский в своей Элегии. Вот на нее и держит равненье кремлевский карлик. Как же хочется выйти из строя – всей страной. И снять наконец проклятый листок в клетку, висящий на нашей кухне.
Дина Петрова – журналист
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
