В июне 1941 года более пятнадцати тысяч жителей Латвии были высланы в Сибирь и Казахстан. Первая массовая депортация коснулась, прежде всего, интеллигенции, в том числе, русской – молодая советская власть расчищала себе пространство. Маргарита Матиса родилась на территории ГУЛАГа, в Канске, куда ее мать уехала вслед за высланными родителями. В детстве она не видела в этом трагедии, но сегодня оценивает опыт своей семьи совсем иначе.
Пройти на территорию Свято-Троицкого женского монастыря в Риге можно свободно – забор глухой, но калитка открыта. Рядом с собором стоит скромный гранитный камень. На нем надпись, чуть сколотая временем: "Вечная память русским Латвии, замученным и убиенным во время репрессий". Под ним цветут виолы; видно, что место ухоженное, но непохоже, что кто-то приходит сюда постоянно.
– Это мамина идея, мамино детище, – говорит 73-летняя Маргарита Матиса. – Я была на открытии. Жаль, что нет фотографий...
Памятный знак был установлен в 1994 году латвийским обществом "Мемориал". Его председателем долгие годы была мама Маргариты Анатольевны, Галина Петрова-Матиса. Все ее родные – и мать с отчимом, и первый супруг – стали жертвами сталинских репрессий. Со своим вторым мужем она встретилась в ссылке – Маргарита родилась на территории ГУЛАГа, в Канске Красноярского края в 1952 году.
В ее однокомнатной квартире в Риге картины и старые фотографии в дореволюционной сепии. Со стен глядят хрупкие красавицы в длинных платьях, одна из них – родная бабушка Маргариты.
– Это акварель работы моего отца, – указывает хозяйка на одну из картин: широкая река среди густого леса. – Вот на таком берегу их высадили, это Красноярский край.
Вместе с Маргаритой Анатольевной семейную хронику рассказывает ее племянник Владимир Дедков. Он сын Марины Петровой, старшей дочери Галины и ее первого мужа, латвийского шахматиста Владимира Петрова.
– Мне не рассказывали вообще о Петрове. Говорили, что дедушка шахматист, – говорит Владимир. – Но я один раз услышал, что дед в тюрьме сгинул. И какому-то своему однокласснику, пионеру, классе в пятом, наверное, вот так и рассказал, как услышал. И он меня потом шантажировал. Он говорит: я сейчас расскажу всем, что у тебя дед был в тюрьме.
О пережитом в советских семьях предпочитали не говорить. О бедах бабушек и дедушек внуки узнавали почти случайно – из обрывочных разговоров, случайных рассказов про фотографии или через загадочные, несоветские вещи, такие, как резные шахматы с капельками янтаря и подписной табличкой от латвийского президента Карлиса Ульманиса.
Историю Владимира Петрова, которому принадлежали те шахматы, удалось восстановить только в начале 2000-х, когда после смерти бабушки Галины нашли папку с ее записями. Много лет она по крупицам собирала историю своего погибшего первого мужа, надеясь однажды издать книгу. За нее это сделали внуки.
"Во все стороны разбегались разноцветные фонарики"
Девичья фамилия Галины Петровой – Зенец. "Мой отец – Михаил Михайлович Зенец, инженер-путеец, был сыном известного в Санкт-Петербурге профессора медицины. Он заведовал портом в Феодосии, мы с ним были разлучены, и его я почти не помню. Отец погиб, и наша судьба стала неразрывно связана с семьей дяди, который нас и привез в 1921 году в Латвию", – пишет она в своих воспоминаниях. Дядя Герман Пунга – латыш, родом из Лиепаи, был социал-демократом, инженером и другом Владимира Черткова, секретаря Льва Толстова. Когда Латвия получила независимость, он вошел в состав правительства первого президента Яниса Чаксте. Забегая вперед: Пунга тоже будет арестован советской властью и погибнет в рижской тюрьме 22 апреля 1941 года.
Но в начале 1920-х казалось, что дороги Латвии и большевистской России разошлись навсегда. Молодая русская дворянка Александра Зенец с маленькой дочкой Галиной переехала в Латвию с помощью мужа своей сестры, и вскоре вышла замуж за доктора Николая Лобовикова из Резекне. Дом отчима Галина вспоминает в своих записях с теплотой и любовью. Она постоянно возвращалась туда, уже став студенткой Латвийского университета.
"В Резекне среди русского населения в то время еще сохранился старый патриархальный уклад жизни. Соблюдались старинные обряды и обычаи. На Рождество ходили со звездой, в дом к нам вваливались ряженые, всех угощали печеньем, орехами, сладостями. Было шумно, весело, собака лаяла на размалеванные рожи и маски, пели песни, были пляски. В Риге, конечно, такое уже не соблюдалось, – писала Галина Петрова. – На Страстной неделе в Великий четверг несли домой зажженные свечи, старались донести до дома и поставить кресты на входной двери. Это было очень красивое зрелище. Православная наша церковь находилась на горе, и вот во все стороны разбегались разноцветные фонарики с горящими огоньками, все старались донести этот огонь до своего дома".
Приезжал в Резекне и ее жених, тоже студент университета, шахматист Владимир Петров. Он коренной рижанин. Родился 27 сентября 1908 года, учился в Ломоносовской гимназии, в 13 лет сменил увлечение футболом на шахматы. И довольно скоро достиг успехов: в 1924 году победил в побочном турнире на I Латвийском шахматном конгрессе, в 1926-м – выиграл первенство Риги и первенство Латвийского шахматного клуба, вскоре завоевав репутацию одного из сильнейших шахматистов Латвии.
В 1928 году Петров дебютировал на международной арене и затем сыграл за Латвию на всех Олимпиадах FIDE, начиная со второй. В 1933 году он чуть не стал чемпионом страны: Петров и его соперник Фрицис Апшениекс набрали одинаковое число очков, и судьбу титула должен был решить дополнительный матч. Однако Петров отказался от игры, он обменял звание чемпиона на право представлять Латвию за первой доской во всех официальных соревнованиях. И, начиная с Олимпиады FIDE в Варшаве в 1935 году, стал лидером латвийской сборной.
С Галиной они поженились в 1937 году, а незадолго до их свадьбы в Кемери, под Юрмалой, прошел большой международный шахматный турнир. Галина мало интересовалась шахматами и во время турнира больше общалась с женами знаменитых соперников своего жениха, чем следила за играми. В своих воспоминаниях она описывает встречи с Александром Алехиным, Паулом Кересом и супругами Сало и Раисой Флорами. С ними она особенно подружилась и была очень разочарована, когда после ареста мужа они исчезли с горизонта.
"Я несколько раз писала Флорам – тогда они уже проживали в Советском Союзе, опасаясь геноцида со стороны нацистов, – умоляла сообщить, что они знают о судьбе мужа. Надеялась, что друзья предложат приехать в столицу, помогут с поисками. Умоляла откликнуться. Но… тщетно".
На турнире в Кемери Петров упрочил репутацию, разделив первое место с гроссмейстером Сало Флором (Чехословакия) и американцем Сэмюэлем Решевским. Денежный призовой фонд разделили между ними поровну, а приз – шахматы в народном стиле от президента Латвии Карлиса Улманиса – достались Петрову. Янтарь, которым были украшены фигуры, многие годы спустя почти весь отковыряла маленькая Маргарита для своих кукол.
"Дали 40 минут на сборы"
Сентябрь 1939 года Владимир Петров застал на Олимпиаде в Буэнос-Айресе. Это был самый успешный турнир в его жизни – он не проиграл ни одной партии за первой доской, выступив вровень с Алехиным и Капабланкой. Во время турнира началась Вторая Мировая война. Если в Аргентину европейские шахматисты плыли все вместе, одним пароходом, то возвращались они уже порознь, а кто-то предпочел не возвращаться вовсе. Задержался и Петров, но не вернуться не мог – его ждала жена с маленькой дочкой Мариной. И впереди у них было еще два года счастливой совместной жизни.
Аннексия Латвии Советским Союзом поставила крест на международной шахматной карьере Петрова – он больше не мог быть лидером команды своей страны. Одновременно шахматистов балтийских республик обязали участвовать в Чемпионате СССР, и в 1940-м году Петров занял там десятое место.
Через год его вызвали на новый чемпионат. К этому моменту в Риге уже был арестован дядя Галины, Герман Пунга.
"То ли предчувствие что-то подсказывало, то ли тревожные события удерживали, но ехать на этот раз ему очень не хотелось, – вспоминает Петрова в своих записях. – Об этом рассказывала и сослуживица Володи по загсу. Я же сопровождать его не могла, так как у меня были государственные экзамены, и судьбе было угодно, чтобы он поехал один. Муж как-то особенно долго прощался, наказывал следить за здоровьем, не переутомляться, беречь дочурку. И вот я смотрю в окно, как он садится в машину, затем вдруг возвращается, просит дать с собой теннисную ракетку, хочет, как говорят, сразиться с Кересом. Целует, перекрестил нас большим золотым нательным крестом, который носил на груди, захватил с собой мою фотографию с грудной Мариной на руках, прощается и уезжает. Уезжает навсегда..."
Чемпионат проходил в Ростове-на-Дону и перевалил за середину, когда 22 июня 1941 года гитлеровская Германия напала на СССР. Уже через десять дней Латвия была оккупирована. Владимир Петров не успел вернуться домой – их поезд остановили в Великих Луках.
Но до 22 июня было 14-е.
"На время своих экзаменов я отвезла дочурку Мариночку к родителям в Резекне. Перед последним экзаменом было четыре свободных дня, и я решила на денёк ее навестить. 13 июня вечерним поездом я выехала из Риги и рано утром была в Резекне. По дороге со станции я, к своему удивлению, увидела один за другим ехавшие грузовики, переполненные людьми с какими-то узлами, мешками, тюками. Тут были мужчины и женщины, старики и дети. Многие плакали. Ничего не понимая, я остановилась, как вкопанная, увидев среди ехавших в грузовиках знакомых и друзей. Что случилось? Куда везут? Почему везут?", – вспоминает Галина.
Она прибежала домой – там все тихо. Дочь спит, отчим в больнице на операции, обрадованная мать готовит завтрак. И вдруг – звонок в дверь. За дверью – солдаты.
"Мама звонка не слышала, позвать я ее не успела, и она, ничего не подозревая, улыбающаяся вошла в комнату, неся мне завтрак, как сейчас помню, яичницу. Долго потом я не могла забыть ужас в ее больших серых глазах, когда она увидела меня среди этих синих фуражек. Привезли доктора, дали 40 минут на сборы, упомянули, чтобы взяли теплые вещи, так как едут не на курорт, и зачитали постановление о выселении из Латвийской ССР доктора Лобовикова, А.Х. Лобовиковой и Марины Петровой. Что было потом? Позже я долго пыталась восстановить в памяти, что же было дальше. Пыталась доказать, что в постановлении допущена ошибка, что Марина – это моя двухлетняя дочь, а я – Галина Петрова (кстати, ничем я это доказать не могла, т.к. документов у меня с собой не было). Просила оставить дочь или взять меня вместе с ними, но, оказывается, на это у них ордера не было, и мое желание ехать вместе следует оформить по месту жительства и подлежит рассмотрению в Риге. Их увезли…"
Она одна осталась в развороченном доме – он таким и останется вплоть до национализации. Нашла сигареты, закурила впервые в жизни. Галина вспоминает, что из ступора ее вывел телефонный звонок: кто-то позвонил и рассказал, что Лобовиковых сажают в поезд.
Маленькую Марину она вернула – чудом. "Не помню, к кому обращалась, к кому бегала, кого молила отдать дочь, но кто-то – надо мной сжалился, и дочь мне выдали. То, видно, была воля Всевышнего, которая привела меня в этот роковой день 14 июня в Резекне и помогла спасти дочь. Я бросилась с ребенком прочь, так и не попрощавшись с родителями, не сказав последнего слова, не дождавшись отправления эшелона", – пишет Галина.
– Мама ее за кольцо, бриллиантовое или какое-то, у солдатика выменяла, и отдали ее через окно, – вспоминает семейную легенду Маргарита Матиса.
Так в 26 лет Галина оказалась в оккупированной немцами Латвии совершенно одна – без родителей, депортированных за неделю до начала войны, без мужа, который застрял в РСФСР. В книге она не рассказывает, как пережила военное время. Известно, что она не осталась в Риге – предпочла спрятаться у подруги в Смарде.
– На бабушку смотрели более косо, чем на репрессированных, – рассказывает ее внук Владимир Дедков. – Из-за того, что она здесь прожила войну, в оккупации, люди вообще на нее очень подозрительно смотрели.
"Где-то там и захоронили"
Владимир Петров ничего не знал о том, что происходит с семьей. Будучи отрезаным фронтом от родины, он остался в Москве, стал сотрудничать со спортивными изданиями, играл один чемпионат за другим. Каждый раз занимал вторые места.
Последний известный его турнир проходил в Свердловске с 22 марта по 10 апреля 1942 года. В августе его арестовали. По слухам, вывели прямо из-за шахматной доски, но что это была за игра, на каких соревнованиях – неизвестно.
Автобиография Владимира Михайловича Петрова при поступлении на работу литературным сотрудником отдела писем Радиокомитета при СНК СССР:
"Родился в городе Риге 27 сентября 1908 года в рабочей семье. Отец работал на обувной фабрике. В 1925 году окончил среднюю школу, в том же году поступил на юридический факультет Латвийского университета, который окончил весной 1940 года. Учебой занимался с перерывами по материальным причинам.
С 1924 года занимался трудовой деятельностью разного рода, главным образом – частными уроками. С 1929 года занимался журналистикой, преимущественно спортивно-шахматного характера. С 1933 по 1941 год работал в самоуправлениях города Риги, занимая разные должности, в последние годы работал по организации органов "Загс" на территории Латв. ССР. В 1926 году добился звания мастера по шахматам, с этим тесно связаны все дальнейшие этапы жизни: участие в международных турнирах и олимпиадах в разных государствах Средней и Западной Европы и Америки.
С 1940 года участвую в турнирах СССР. Сотрудничал и работал в Латв. ССР в газете "Пролетарская правда", журнале "Атпута", в Москве: в "Шахгазете 64", "Шахматы в СССР", "Красный спорт", "Московский большевик", в английском журнале "Chess".
В сентябре 1941 года поступил добровольцем в формировавшуюся латвийскую дивизию под г. Горьким. Был уволен за невозможностью использования в рядах РКА и оставлен на общественной работе с отсрочкой от призыва до 31.12.19.. (последние две цифры уничтожены дыроколом). С 1 января 1942 года по 15 июня 1942 года работал в Моск. г. с. "Динамо" в качестве помощника коменданта. Женат. В политических организациях не состоял.
Москва 18 июня 1942 года. В. М. Петров".
К осени 1942 года его имя вычеркнули из истории советских шахмат, он больше не упоминался как участник турниров – второе место как будто никому и не присуждалось. Рижская квартира Петровых оказалась разграблена. Когда в 1945 году Галина вернулась туда, дверь ей открыл "мужчина в семейных трусах, дышащий перегаром": "На мою просьбу несколько конкретных реликвий оставить на память о муже представитель "новой культуры" ответил: "Пропали во время последней пьянки!"
Все последующие годы Галина пыталась узнать, что же случилось с ее супругом. Удалось это только в 1997 году, когда она смогла получить в Москве его дело. Оказалось, что арестован Владимир Петров был 31 августа 1942 года – по доносу. Имена стукачей его супруга не называет, упоминая лишь, что это были "три московских мастера, неоднократно игравшие в чемпионатах СССР". 3 февраля 1943 года его осудили на 10 лет за антисоветскую агитацию и пропаганду. 26 августа 1943 года он умер. Видимо, вернулся туберкулез, от которого Петров страдал еще в Риге.
– Он получил свои 10 лет. Без права переписки. И отсидел бы, и занимался бы своим любимыми шахматами дальше. Но он не доехал до лагеря, он заболел. Его сняли с поезда где-то под Котласом. Кто-то вспоминает, что, вроде, кого-то снимали с воспалением легких, видно, ему плохо было совсем. Его где-то там и захоронили, – говорит Владимир Дедков.
Из воспоминаний Галины Петровой: "В 1997 году мне удалось получить находящееся в Москве архивное дело Петрова. Через 56 лет ко мне вернулась та самая фотография с дочкой на руках, об изъятии которой при аресте муж так горевал… Получила и его последний снимок. Читала, перечитывала я это дело, и порой мне казалось, что ум за разум заходит. Обвинения были очень тяжелые, нелепые, и Петров их все категорически отрицал. Особенно меня расстроили ответы мужа на вопросы о его семейном положении и родственниках. Оказывается! Он состоял со мной в браке с 1937 г. по февраль 1941 г., когда развелся. Отец умер еще в довоенной Латвии. Сестра Наталья – эвакуирована в СССР и место ее пребывания неизвестно. Какая ерунда! Может, муж от допросов совсем рассудок потерял? После нескольких бессонных ночей, догадок и размышлений мне все стало ясно… "Ах ты бедненький! Нет, ты не сошел с ума, не потерял рассудок, ничего не перепутал, ты просто ограждал нас от себя, спасал нас всех!".
"Что ж, доктор, плохи ваши дела"
В 1947 году из ссылки вернулись родители Галины – постаревшие, с подорванным здоровьем. Доктор получил место в Тукумсе, а к нему – маленькую квартирку в больничном доме, и мать увлеченно ее обустраивала: "Вся она светилась от радости. Особенно большое удовольствие ей доставлял базар. Любила она ходить рассматривать продукты, которых была так долго лишена, прицениваться, даже ничего не покупая". Внучка снова жила с ними, Галина работала в Риге, преподавала в университете.
А через два года – дежавю.
"Это было 13 января (по старому стилю Новый год). Радостная, нагруженная сетками и сумками с продуктами, еду я "к своим" в Тукумс, предвкушая вкусные пельмени, которые мама обещала приготовить и пригласила в гости друзей. Хлопочем на кухне, я накрываю на стол. Резкий звонок и стук в дверь заставили меня вздрогнуть. Что-то гости рано пришли – мелькнуло в голове. Побежала открывать. Передо мной стояли трое в синих фуражках. Вежливо спросили – тут ли живет доктор и дома ли он. Как и в тот 1941 год, он был в больнице. Послали за ним, пошли в кухню к маме. Привели доктора, сказали, чтобы собирались в дорогу. Помню фразу, брошенную одним из пришедших: "Что ж, доктор, плохи ваши дела, придется опять поехать".
На этот раз Галина захотела поехать вслед за родителями – сама, по своей воле, без приказа о депортации. И советская система помогла ей принять решение: "Меня вызвали в спецчасть университета, где объявили, что так как мои родители репрессированы и я это скрыла, то больше в университете я работать не имею права. По всей вероятности, я должна была спешно бежать к ним и с радостью сообщить о случившемся".
С собой в Сибирь она увезла шкатулку с янтарными шахматами и красивое вечернее платье, купленное в Париже – как память о другой, прошлой жизни, где были шахматные турниры по всей Европе и муж, считавший ее своим счастливым талисманом.
"Теперь я понимаю, какой это ужас"
В Красноярском крае они прожили 10 лет. Ссыльные родители – в таежном поселке, сама Галина – в Канске, где была работа. Она преподавала танцы, музыку, была художественным руководителем в трудовой колонии. Второй раз вышла замуж – за латыша Анатолия Матиса, тоже сосланного вместе с родителями.
– Сибирь, город Канск. Моя мама с моей сестрой идут по городу, говорят по-латышски. Стоят женщины у колодца, набирают воду ведрами. Говорят: вы из Латвии? Это была моя бабушка по отцу. Так и познакомились, – рассказывает их дочь Маргарита.
Оказалось, что у двух семей много общего. Георг Матис, выпускник московской академии Генштаба, и его супруга Мария Крыжановская тоже бежали от революции в Латвию в 1921 году и точно также попали под депортацию в 1941-м с двумя детьми, сыном Анатолием и дочерью Татьяной. Но, в отличие от Лобовиковых, в их ссылке не было перерыва – они вернулись в Латвию только 18 лет спустя. И не все – Георг Матис в 51 год погиб в ГУЛАГе. Маргарита Анатольевна дедушку в живых не застала.
– Деревянные тротуары в центре города. Фонари около театра. А еще прекрасно помню: чтобы войти в автобус, там буквально убивали. Страшно было. Я орала, я боялась. Народ, так скажем, диковатый был. И не поверите, ни к случаю, ни к месту – огромный памятник Сталина около клуба, – вспоминает она свое детство в Сибири.
В 1957 году родные добились реабилитации доктора. Он получил паспорт, принес его домой – и через час умер, отказало сердце, "так с чистым паспортом доктора Лобовикова Николая Васильевича и похоронили". Маму освободили от поселения через два года, и она умерла уже в Латвии, вскоре после возвращения.
В 1959 году, в июне перед праздником Лиго, семья наконец-то вернулась в Латвию. Первые яркие воспоминания Маргариты Матиса – костры на пляже в Дзинтари и конфеты: шоколадные бутылочки, марципан, мятные леденцы. В Сибири ничего подобного не было, и она сразу покрылась диатезом.
– В первый класс меня в школу определили, но я не ходила. Ходила один месяц, и потом я целый год училась дома – воспаление легких началось. В Сибири сухой был климат, а тут влажность – очень долго я привыкала, – рассказывает Маргарита.
В Латвии семья сначала сняла дачу в Юрмале, потом купили крохотный домик в Риге, где почти все место занимал рояль, купленный и привезенный из Сибири.
– Я долго на нём играла, но пианисткой не стала, – рассказывает Маргарита. – На этом рояле и спали, и ели. Горшки стояли. Но люди были ещё относительно молодые, им хотелось жить, естественно. Когда я начинаю всё это вспоминать – насколько они были моложе в то время, чем я сегодня! Я настолько осознаю теперь, какой это был ужас… Я становлюсь старше, понимаете, и теперь я совершенно по-другому воспринимаю. Тогда мне казалось: бабушка приехала из России – красота, решили жить в Латвии – как все замечательно. Теперь я понимаю, какой это ужас.
"Она добивалась вернуть имя"
Марина Петрова, мама Владимира Дедкова, не дожила до новой независимости Латвии. А Галина Петрова-Матиса активно включилась в построение новой страны, и много лет возглавляла латвийское общество "Мемориал", собирая память о репрессированных, в том числе, о своем первом супруге.
– Вся политическая деятельность бабушки, вся ее борьба за независимость Латвии стояла на том, что она добивалась вернуть имя Владимира Петрова. И узнать, где его могила, – говорит внук шахматиста Владимир Дедков.
В 2000 году Галина Петрова-Матиса скончалась. А через несколько лет, разбирая вещи в квартире, родственники наткнулись на толстую папку с документами. Там была рукопись, отпечатанные на машинке воспоминания и разборы шахматных партий Владимира Петрова, которые бабушка собирала вместе с Андрисом Фриде, сыном известного шахматиста Яниса Фриде, игравшего вместе с Петровым.
– Я, когда нашел эту папку, судорожно за нее схватился, начал оцифровывать все эти партии, воспоминания. И просидел, не знаю, года полтора. Во-первых, это было чувство вины, что я не расспросил, что при жизни бабушки не интересовался этим. Но я так понимаю, что все эти годы она не очень хотела и делиться этим горем, это было личное. Я, может быть, даже и не уговорил бы ее, – вспоминает Дедков.
Первое издание книги воспоминаний бабушки "Звезда, погасшая до срока" он сверстал сам, и семья выпустила ее за собственные средства тиражом 600 экземпляров. Шахматные партии Петрова в то издание не вошли – как выяснилось, они уже были опубликованы Андрисом Фриде на английском языке, в Лондоне. Но через несколько лет и шахматные разборы, и воспоминания о Петрове все-таки вышли под одной обложкой – "Герой довоенных олимпиад". Новое издание оплатил известный шахматист Алексей Широв, который играл за Латвию и за Испанию. Шахматную часть книги написал гроссмейстер Дмитрий Кряквин.
Но память о лидере латвийской шахматной сборной довоенного периода не восстановлена в полном объеме, считают его потомки.
– Ни таблички с его именем, ничего. Получается, он был чужим и там, потому что латыш, и тут, потому что русский. Он не был нужен ни там, ни здесь, – сожалеет его внук Владимир Дедков.
А Маргарита Матиса открывает книгу своей матери на последней странице и зачитывает цитату, которая кажется ей самой важной:
"Когда экс-чемпион Макс Эйве находился в Москве, а это было уже после войны, он стал интересоваться судьбой своего друга гроссмейстера Петрова. Когда? Где? За что? На что получил ответ чешского мастера К. Опоченского: "Если русские такого крупного гроссмейстера посадили в тюрьму, то всем ясно, что на душе Петрова все же был какой-то грех". На это Эйве резко ответил: "Мне кажется, что единственный грех Петрова – это его принадлежность к латышскому народу".
