Депортация литовцев в спецпоселения Сибири, Коми, Карелии и Архангельской области началась 14 июня 1941 года – спустя год после ввода советских войск на территорию независимой Литвы. Бывшую дворянку Генуте Рекошайте в 14 лет объявили "неблагонадежным и антисоветским элементом" и вместе с семьей сослали на русский Север. Она осталась жить в месте ссылки под Сыктывкаром. Семья Рекошайте рассказала корреспонденту Север.Реалии, как они возвращали свое утраченное поместье в Литве после краха СССР и почему все же отказались возвращаться в родное имение.
Генуте Рекошайте почти 96 лет. Детство она провела в семейном поместье в местечке Жайгинис в Литве. Ее отцу принадлежало около 200 га земли и леса между городом Каунас и тогда еще немецким Кёнигсбергом. У Генуте сохранилось фото, где она с родителями позирует на балконе дома с колоннами – главного здания поместья. В руках у нее карманная собачка, подаренная отцом. В 1941 году ей было 14 лет, она только закончила начальную школу и планировала переехать учиться в соседний город Расейняй.
– 14 июня приехала машина утром рано. Говорят: "Садитесь в грузовик". Куда? "Куда скажем – туда и поедете", – вспоминает Генуте Рекошайте события 80-летней давности.
Трое военных с винтовками зашли в дом, по-литовски они не говорили. В семье Рекошайте русский язык знал только отец Тадеуш Рекош, потомственный дворянин и владелец литейного завода "Минерва".
– Отец нам говорит: "Наверное, нас на расстрел повезут", мама ещё сильнее заплакала. Один из солдат винтовкой постель поднял, ну и мама взяла одеяло и подушку. Идти не могли, ноги подкашивались, падали от испуга. Затолкали нас в кузов машины. Мама хотела сало взять, но солдат перекрыл дорогу, не пустил, немного одежды успела схватить. Привезли на железнодорожную станцию и засунули в вагоны. Три или четыре дня находились в них, постоянно привозили новые семьи. По России везут, смотрим, окна на домах заклеены крест-накрест, уже война была. Отец говорит: "Хоть бы разгромили наш поезд, чтоб умереть или остаться здесь, чтоб не увезли никуда, – вспоминает Генуте.
Отрывки из ее воспоминаний в 2023 году были опубликованы на странице этнографа Анатолия Смилингиса, также высланного в Коми в июньскую депортацию.
Генуте вместе с отцом и матерью доставили на станцию Котлас в Архангельской области. После на баржах для скота переправили в спецпоселок в селе Усть-Локчим в 50 км от Сыктывкара. Там сохранились бараки расформированного Локчимлага – одного из лесозаготовительных лагерей НКВД в Коми. Вместе с Генуте в поселке выгрузили десятки семей из Расейняйского района Литвы. Уже на следующий день всех репрессированных отправили на лесозаготовку.
– Сколько человек, не считала, но порядочно, весь барак загрузили. Там спать нельзя. Такие жуки! Кусаются, кровь пьют. Мы взяли одеяло и на улицу вышли, на доски легли. Один день лежим, другой, дождя нету, солнце. Потом какой-то моторист на берег вышел: "Что с вами? Живые ли, мертвые?" Мы встали: "Живые, живые!" Он постоял и говорит: "Если будете молчать, я вам помогу. Приходите вечером попозже". В маленький бутылек нальет нам солярки, говорит: "На палочку намотайте тряпочку, промокните и мажьте койку и стены". Мы мазали, ни одного жука потом не стало, – говорит Генуте.
Бежать было некуда. Как-то зимой с подругой им удалось вырваться в соседнюю деревню, но пришлось вернуться: вокруг снег и такие же лагеря.
"Работали по 12 часов. Жили в нечеловеческих условиях. Было холодно. Дров не было. Идут люди с работы, несут по несколько поленьев. Я бегала на пилораму за островком, там сосны красивые росли. Смотрю, где чурочка, где-то осколок досочки. Придут мама с отцом, затопят, хоть подогреют барак и что-нибудь приготовят. По ночам выходили старики, сухостой вытаскивали, пилили ночью и прятали под кроватями, чтобы мастера и начальство не увидели. Отец как-то пошел к начальнику просить, чтобы меня взяли на работу, хоть полкило хлеба заработать, а то умрем с голода", – вспоминала Рекошайте.
Родители Генуте не пережили первую зиму на Крайнем Севере. Мать простыла и умерла от болезни почек, отец скончался весной 1942 года от недоедания. Их похоронили в лесу рядом со спецпоселком. На деревянных табличках вырезали лишь инициалы погибших. Эти захоронения позже сровняли с землей для постройки домов.
"Вот я и потеряла родину, родителей, их могилы. Когда мама умерла, я перестала разговаривать. По-русски я совсем не говорила и слова никак не могла выговорить, был ступор на фоне стресса. Пришел начальник, взял меня за руку. Привел к женщинам. Они платки вязали, а я канаты распускала. Скажут – понимаю. Бабы зовут в столовую – иду. Поем и назад на работу", – пишет Генуте.
Говорить заново Генуте начала лишь в 1945 году, когда познакомилась с будущим мужем – местным лодочником, только вернувшимся с фронта. Из барака он забрал ее в родительский дом в Усть-Локчиме.
"После войны стали по килограмму хлеба выдавать, суп с картошкой погуще. А то была вода с мукой какой-то перемешана. Помню работу на сплаве древесины. Обсохшие бревна, лежавшие в 50 метрах от реки, приходилось нам женщинам таскать на себе. Запомнилась выдача резиновых сапог. До этого ходили в лаптях из корабельных канатов. О, какое это было счастье! – вспоминает Генуте. – Из поселка отлучаться не разрешали. Ежедневно нужно было идти к коменданту на отметку. Если человек не являлся, считалось, что он в бегах. Его ждал лагерь на 10 лет. Паспорт получила в 1947-м году, когда вышла замуж за коми, но на паспорте была отметка, что он действителен только на территории Корткеросского района Коми. В 1956-м году меня реабилитировали, сказали, что я свободна и могу ехать куда хочу".
После реабилитации Генуте и ее супруг Алексей отправились в Литву. Родительское поместье к тому времени занимали советские учреждения. В доме с колоннами сначала организовали правление колхоза, затем библиотеку, а после и вовсе ветеринарную клинику.
– Вернуться хотела, конечно. Не получилось. Поехала туда, а там ни дров, ни света, ничего нету, а я одна. Дом забрали, – продолжает Генуте.
Лесничий, который когда-то работал в имении репрессированного Тадеуша Рекоша, принял супругов в своем доме в Литве. Как рассказывает Генуте, надолго они решили не задерживаться, так как в поместье часто наведывались партизанские отряды, и вернулись в Коми.
Уехать нельзя, остаться
Воротник из меха, пуховой платок и сапоги до колен. Одна из шестерых детей Генуте Рекошайте Татьяна Голышева показывает фотографии, снятые на пленочный Kodak в ее первую поездку в Литву в 1990-х, когда после краха СССР балтийская страна вновь обрела независимость.
– Я с детства была помешана на Литве. Когда маленькая была, пыталась изучать язык, – вспоминает Татьяна. – У мамы не сохранились документы на дом. Когда их увозили, дед успел взять документы и несколько фотографий. Матери сказал: "Может быть, у тебя получится вернуться когда-нибудь на родину". Когда она вышла замуж, мой отец боялся и хотел скрыть ее происхождение, ведь она еще не была реабилитирована. И документы сжег. В 1990-е годы я начала собирать бумаги, потому что очень хотела в Литву. Я 15 лет потратила на архивы КГБ и МВД России, в Москве и Сыктывкаре. В 2000 году я получила наше поместье назад в собственность.
После краха СССР фамильное поместье Рекошайте оказалось заброшенным. Главный дом к тому времени утратил колонны на фасаде и превратился в безликую коробку, выкрашенную в красный цвет. Паркет и окна в помещениях сняли вандалы. Амбар и коровник пришли в негодность, земля и лес зарастали. Татьяна работала комендантом в студенческом общежитии в Сыктывкаре и содержать такое большое имение не смогла. Недвижимость решили продать. На вырученные средства каждый наследник Генуте купил себе жилье в столице Коми.
– У меня был литовский паспорт, сейчас он уже просрочен. В 2003 году депутат предлагал нам: "Мы вам дадим квартиру, оставайтесь, переезды оплачиваются". Но я уже в то время как бы перегорела. Видимо, слишком долго я этого добивалась. Я рада, что я здесь, в Сыктывкаре, у меня прекрасный дом. Мама со мной живет. Я очень счастлива, – продолжает Татьяна. – У меня сестра 1953 года рождения. Она тоже считается репрессированной. Она очень долго стояла в очереди на квартиру, и пришла сейчас бумага, что ей надо приехать, ей выдали двухкомнатную в Вильнюсе. И вот они 20-го числа с дочкой выехали. Я ей сказала: "Ты подумай о том, что сейчас такое мировое беспокойство. Стоит ли тебе ехать?" Но, с другой стороны, ведь везде люди разные есть: и хорошие, и плохие. Сколько раз я ездила в Литву и ни разу плохого отношения к себе не почувствовала. Все были очень доброжелательные. Проще здесь какого-нибудь придурка встретить, который нахамит. Я как-то ночью оказалась на вокзале в Вильнюсе. И подошел какой-то мужчина. Я испугалась, а он говорит: "Вам помочь?" Ну, как-то у нас так разговор зашел. Он и говорит: "А я сидел в Воркуте".
Татьяна очень переживала из-за отношения европейских стран к России после начала войны в Украине.
– Вы знаете, мне очень обидно, что Литва против России, что Польша против России, потому что мои корни еще и польские. Мне вообще было очень тяжело первое время, что разделяются люди, страны, мнения. Я не верю зомбоящику, но я, например, за "Вагнера", читаю его очерки, сижу в интернете. Я знаю, что на фронте очень трудно нашим солдатам. Я за то, чтобы Россия была мощной державой. И чтобы никакие там не могли ни американцы, ни англичане тыкать в нас. Я патриот! – восклицает она, но тут же задумывается. – Хотя я вообще не против никого, мне вообще по барабану. Скорее бы кончилась война и Россия победила. Я когда маленькая была, все время думала: как мать может простить, что ее всего лишили? Сейчас же думаю, что надо, наверное, все это простить. Ну, мы же хорошо все-таки живем...
