Основатель фонда "Не напрасно", онколог Илья Фоминцев решил "завершить свои отношения с Петербургом и страной" и уехал из России. Последней "каплей", повлиявшей на его решение, стал визит полицейских домой к Фоминцеву. Корреспондент Север.Реалии поговорил с онкологом о том, при каких условиях он готов вернуться в страну и что будет с медицинскими проектами в России.
Илья Фоминцев – хирург-онколог, в 2010 году он основал Фонд профилактики рака. В числе первых проектов фонда были Центры раннего выявления рака груди, созданные на базе двух городских поликлиник в Петербурге. Фонд ежегодно в разных городах проводит акцию по раннему выявлению рака молочной железы "Розовая ленточка в твоем городе", в рамках которой на несколько дней открываются пункты обследования. Еще один проект Ильи Фоминцева и его коллег – Высшая школа онкологии, созданная в 2015 году. Это программа обучения врачей-онкологов, участники которой получают грант на обучение в ординатуре и проходят дополнительные занятия в ВШО.
Илью Фоминцева задержали 24 февраля, когда он шел на Пушкинскую площадь, где собирались протестующие против войны России с Украиной. По словам онколога, он не успел принять участие в протестных пикетах или митингах. Суд в Москве арестовал Фоминцева на 20 суток. "Они утверждали, что я "в составе группы лиц около 800 человек скандировал лозунг "Нет войне", нес плакат и привлекал внимание СМИ". Разумеется, никакого плаката у меня не было, как не было и группы в 800 человек. Время задержания в протоколе было указано неверно – на час позже реального", – рассказывал онколог после ареста. 28 апреля Фоминцев рассказал в фейсбуке, что к нему домой пришли двое полицейских в штатском. "Напугали жену, стучали в дверь минут 10, требовали чтобы Поля открыла дверь и дала объяснения по поводу моего ареста в Москве", – писал врач.
– Почему вы решили "завершить свои отношения с Петербургом и страной"?
– Ничего экстраординарного не произошло. Меня посадили на 20 суток за то, что я высказал позицию по поводу войны. Вероятнее всего, дальше была профилактическая работа участковых, которые ходят по домам. Меня не было дома, они напугали семью. В конце концов, это было последней каплей для принятия решения. Не то чтобы грозила какая-то серьезная опасность, хотя черт его знает, сейчас чего угодно можно ожидать. Просто надоело об этом думать, и я принял окончательное решение уехать из страны.
– Как ваша жизнь изменилась после 24 февраля?
– Сильно изменилась. Разделилась на "до" и "после". Я не отделяю себя от работы, мне трудно отделить, где личная жизнь, а где работа. По работе, конечно, все стало очень сложно, сложно развивать проекты, все замедлилось, все встало. Разные крупные доноры, которые брали устные обязательства, естественно, съехали и говорят: "Вы все понимаете". Мы говорим, что все понимаем, конечно. У нас где-то миллионов 50–60 слетело – можно говорить так. Это очень много. Это очень сильно замедлило проекты, которые мы делаем. Мне пришлось полностью переформатировать работу ВШО. Сейчас, скорее всего, нужно будет полностью переупаковывать Высшую школы онкологии, чтобы уменьшить деньги, которые мы тратим. У меня сейчас не очень очерченные идеи, но они есть.
– Сколько времени у вас заняло решение о том, что вам нужно уехать?
– Начал думать об этом 24 февраля, но надеялся, что я все-таки не уеду. Меня маятником мотало туда-сюда. Честно говоря, это было самое сложное решение, которое я вообще в жизни принимал. Сколько я всего сделал, сколько друзей. Я же не могу ничего не делать. У меня же семья, трое детей, и надо как-то их кормить. Конечно, у меня жена скрипачка и дети симпатичные, она будет играть на скрипке, а они будут танцевать. Это, конечно, утешает. Но если серьезно, я все-таки привык работать.
– Что будет с пациентами, которых вы консультировали?
– Я лично давно уже не консультирую очно. Консультирую онлайн, но какая мне разница, где консультировать?
– При каких условиях вы можете вернуться в Россию?
– Полная безопасность для семьи и меня. В первую очередь, для семьи. Понимаете, в чем дело – я не знаю, что здесь будет. Если здесь начнется кровавое месиво, а такое может быть, я не хочу здесь быть с семьей.
– Что происходит в медицинском сообществе из-за войны? Мы видим сайты университетов, где поддерживают решение российских властей, больницы с Z-символикой..
– А что им еще делать? Когда это было по-другому? Надо понимать, что если у вас учредитель государство и вы на 100% от него зависите, тогда рано или поздно появятся такие товарищи, которые будут агитировать за все. Но на кухне говорят, что думают. Есть и те, и другие. Люди разные, такие же, как и везде – медицинское сообщество не отличается от сообщества вообще.
– Как из-за войны и санкций изменится ситуация с лечением пациентов с онкозаболеваниями в диспансерах?
– Если бы вы меня просто спросили, улучшится или ухудшится, то я бы ответил одним словом – ухудшится. Потому что эта турбулентность ничему хорошему не способствует. Да, препараты некоторые могут исчезать. Пока я этого не вижу в массовом виде, но начинают уже. Не везде, но после майских праздников ожидаем большого роста цен. Скорее всего, пока еще не прошел тот период, когда кончились старые запасы. Когда кончатся старые запасы, неизвестно, как всё будет по-новому. Есть импортозамещение неплохое по многим позициям, но по многим его нет вовсе. Что с ними будут делать – неизвестно. Понятно, что препараты поставлять продолжают, пока никто на такой шаг не решился, чтобы компании перестали поставлять критические препараты. Но вопрос в цене, в первую очередь. И начинается куча разных логистических проблем. Хотя вот пример – компания Miltenyi Biotec отказалась поставлять реагенты для CAR-T-терапии, а таких реагентов больше нигде нет. CAR-T-терапия, в первую очередь, используются в детской онкологии. Вот, теперь CAR-T-терапии в центре Димы Рогачева не будет. С моей точки зрения, так делать не надо – детям мстить нехорошо. Вы, конечно, можете оказывать давление, но оказывать давление через больных детей – это уже какая-то низость.
– Что сейчас будет со Высшей школой онкологии?
– Она продолжит работу. Там все настроено, и я уже не нужен по большому счету. Конечно, будут огромные проблемы, связанные с финансированием. Это гигантская проблема сейчас для школы. У меня есть некоторый план, я пока его озвучивать не буду, но, вероятно, буду создавать новую организацию, которая будет работать на интернациональном уровне и на Россию, в том числе. Огромная работа предстоит, чтобы переупаковать школу. Не хочу анонсировать переупаковку публично пока. Это очень сложный процесс.
– Как доноры отреагировали на ваше задержание?
– По-разному.
– Были ли те, кто из-за вашего задержания отказал в финансовой поддержке ВШО?
– Наверное, были. Я не могу отслеживать всех. Но в целом задержание на статистике не отразилось. Война отразилась, а задержание – нет.
– Вы не боитесь, что после ваших высказываний власть уничтожит всё, что вы создали в России?
– Это невозможно сделать. Конечно, можно уничтожить фонд, но как они уничтожат учеников? Как они уничтожат портал для пациентов? Это невозможно. Да и вряд ли это кто-то захочет делать – при всем безумии того, что происходит, это было бы слишком нерационально.
